Исчезание - Жорж Перек

— Здравницу! — вскричал Эймери.

— Да, здравницу, — сказал я.

Глухие звуки звучали траурнее, чем набат, тяжелее, чем гул землетрясения, страшнее, чем речь Грима (не сыщика, а слуги графа де Ла Фер), где верный слуга рассказывает четырем мушкетерам, как сын миледи через двадцать лет всадил кинжал в грудь палача, мстя ему за смерть матери.

— Да, здравницу, — сказал я. — Я приехал туда в сумерки, зашел внутрь и свернул в длинный бледный кулуар, затем через стеклянную дверь палаты увидел лежащую и стенающую женщину…

— Анастасию! — взвыл Эймери.

— Да, Анастасию. Актрису Анастасию. Я зашел в палату и приблизился к кушетке. Бывшая дива — дыша на ладан дырявыми легкими, превратившимися в результате инфильтрата, гниения и разрушения тканей чуть ли не в труху, — успела дать жизнь младенцу: правда, ее дегенеративная наследница также была при смерти: эта перспектива снимала с меня все дальнейшие переживания, раскаяния и тяжести на душе. Маленькая дегенератка улетела вместе с матерью в рай, а наша красавица заняла пустую люльку.

— Как?! — вскричал Эймери, — Значит, Хыльга вышла замуж за брата?

— И Хэйг и Антей были братьями Хыльги.

— Fatalitas! — зашептал Эймери, затем выждал длинную паузу. — А куда делись два мальчика, чьими судьбами ты решил заняться сам?

— Первые пять лет были удачными. А затем — мы жили как раз в Бастии — к нам пришла беда. Раз я вывез наших мальчишек в муниципальный парк, в предместье, близ леса. Запустив их на детскую карусель, я забежал в ближайшее кафе и заказал кружку пива. Я уже начал пить, как вдруг раздался дикий крик.

Я выбежал из кафе. В парке царила паника. Мамаши, няньки, бэйби-ситеры бились в истерике. Мне тут же рассказали, рыдая, крича, визжа и теребя платки, страшную напасть, свалившуюся на нас.

Из леса вышел длинный худющий мужчина в страннейшей шляпе и заиграл на свирели веселую песенку. И тут же все дети, включая двух наших мальчишек, сгрудились вкруг музыканта; а музыкант, не переставая играть, ушел в лес, увлекая всех детей. Едва (причем не сразу) изумленные зрители пришли в себя, как тут же кинулись за детьми. Начали рыскать в лесу. Трясти каждый куст, щупать каждый пень. Стали искать, выслеживать, выспрашивать везде и всюду. Все усилия были тщетны. Вглубь чащи забредать испугались, так как там — если верить слухам — жили бандиты и душегубы, а также лихие люди, занимавшиеся хищением ради выкупа.

Следуя мнению значительнейшей части свидетелей, я сначала верил в случайный характер инцидента: вряд ли беда, свалившаяся на семьи, гулявшие в парке, — хищение детей — была связана с Заклятием, нависшим над нами.

А через три дня в газете я вычитал, как Алимпий (вашему старшему сыну, лучшему ученику Университета, предсказывали блестящее будущее в Центре Научных Изысканий или в Академии Франции, где ему, невзирая на юные лета и нехватку практики, уже предлагали интересные вакансии) — итак, я узнал, как Алимпий, — принимавший участие в семинаре на тему «Гласный Эллипсис», чьим председателем, кстати, не без давления мецената «Марсьяль Кантерель Фаундэйшн» был выбран (мне на удивление) наш начальник, сэр Гэдсби В. Райт, — исчез.

И тут я был вынужден признать: как в Бастии, так и в Кембридже, везде и всюду действует Патлатый…

— Значит, — прервал меня Эймери, — ты был в курсе смерти Алимпия?

Я кивнул.

— И ты даже не приехал в Кембридж, на кладбище?! Ты нашел бы меня там и рассказал бы все; я бы узнал, как безумный папаша нас выслеживает, и сумел бы принять меры, дабы защититься.

— Я и вправду сначала думал сразу же приехать. Затем стал вызванивать сэра Гэдсби В. Райта. Начальник сказал мне следующее: в Кембридже, накануне исчезания, Алимпия видели с неким патлатым. И я задумался: ведь если я приеду на кладбище, Патлатый меня наверняка вычислит. А для меня в ту минуту самая важная вещь на свете была не раскрыть себя. И я изменил решение, рассчитывая выйти на тебя другим надежным путем.

Эймери застыл. Затем кинулся на меня с упреками, причем в этих злых нападках угадывалась растущая агрессия:

— Значит, ты решил не ехать в Кембридж, так сказать, спасая себе шкуру, и тем самым не раскрыл мне причины преследующей нас всех напасти. Ужаснейший удар, разящий нашу семью, ты считал не важным, не заслуживающим внимания и не имеющим значения! У меня был шанс узнать, а ты, зная, не выдал ни звука: эта трусливая увертка преступна не менее чем папина месть. Кара за утаивание, вызвавшее смерть, не минует и тебя. Ты мне заплатишь! Причем сейчас же!

Думаю, Эймери был уже не в себе, так как схватил тяжелый металлический прут и двинулся на меня.

Я схватил палку, желая сдержать неминуемую атаку. Нанести удар Эймери не успел: нас разделяли какие-нибудь два-три метра, и вдруг некая адская сила — как сильный магнит — увлекла брата в резервуар.

Бедняга издал дикий крик, бултыхнулся, забарахтался и уже через миг был затянут в мазутную бездну…

заканчивающаяся на архизначащем эллипсисе

— Так, — заключил Артур Бэллывью Верси-Ярн, — и умер Эймери Шум.

Клянусь именем Джеймса Макферсена в пересказе Баура Лармиана — выпендрился Алаизиус Сайн, смакуя любимейшее из любимых ругательств, — сей чарующий рассказ нас весьма увлек. И все же я усматриваю в нем девять-десять никак не стыкующихся деталей.

— Знаю, — сказал Верси-Ярн. — Следуя нашей схеме, месть не будет карать Эймери, если сын Янус все еще жив. Так ведь ты сам — дав мне впасть в дурную, тяжелую дрему — в деталях рассказывал Сиу, как Янус был убит!

— Разумеется, — признал Алаизиус Сайн, — ты прав насчет Эймери. А как же ты сам? Ты, чьи дети уже мертвы, как же ты еще живешь? Внебрачные дети, затем Антей Глас, Дуглас Хэйг Виллхард, Хыльга Виллхард-Маврахардатис, Хассан Ибн Аббу, все умерли! А два близнеца, жившие у тебя, были выкрадены еще в детстве! Как смерть минула тебя?

— Думаю, ты прав, — хмыкнул Артур Бэллывью Верси-Ярн. — Наверняка смерть настигнет меня в самые ближайшие минуты; так будет сделан заключительный штрих в саге-заклятии, преследующей нас всю жизнь…

— Нет! Нельзя нарушать правила жанра, — прервал тираду Алаизиус Сайн. — Дабы завершить наш рассказ, всем без исключения следует принять ждущую их планиду.

Аттави Аттавиани насупился и затеребил щетину.

— Ну, давай, Аттавиани, — изрек Алаизиус Сайн, — теперь настал черед высказаться и тебе.

— Да какие у меня высказывания? — заупрямился Аттави Аттавиани. — Пустяки, не заслуживающие внимания (так мне всегда внушали)!

— Да будет тебе! — прикрикнул начальственный Сайн. — Мы все знаем, как важны имеющиеся у тебя сведения!

Аттави Аттавиани запыхтел и начал: