Язык цветов - Ванесса Диффенбах

– За Кэтрин – да. Но не за виноградник.

– Почему?

– Моя сестра не в себе, – сказала она. – Грант не распространялся, но это было и не нужно. Он сам был в ужасе. Ты поняла бы, если бы видела его лицо – и знала мою мать.

– Почему? – Я не понимала, какое отношение покойная мать Элизабет имеет к нынешнему состоянию Кэтрин или страху на лице Гранта.

– Моя мать была ненормальная, – ответила Элизабет. – Последние несколько лет ее жизни я даже с ней не встречалась. Боялась. Она не помнила меня… или вспоминала только что-то ужасное, что я когда-то сделала, и винила меня в своей болезни. Это был ужас, но все равно нельзя было бросать ее – и бросать Кэтрин с такой ношей.

– А что ты могла сделать?

– Ухаживать за ней. Но сейчас слишком поздно говорить об этом. Она умерла почти десять лет назад. Но я все еще могу позаботиться о сестре, даже если она этого не хочет. Я уже говорила с Грантом, и он считает, что можно попробовать.

– Что? – Я замерла. Мы с Элизабет пробовали виноград по двенадцать часов в день; когда она успела встретиться с Грантом?

– Мы нужны ему, Виктория, и нужны Кэтрин. Их дом почти такой же большой, как у нас, – всем хватит места.

Тут я медленно начала мотать головой, а когда ее слова дошли до моего сознания, замотала быстрее. Волосы разметались и трепали меня по носу. Элизабет хочет, чтобы мы переехали к Кэтрин. Хочет, чтобы я жила и помогала ухаживать за женщиной, которая испоганила мне всю жизнь.

– Нет, – сказала я, вскочила и отбежала в сторону. – Можешь переезжать, но я не поеду.

Когда я посмотрела на нее, она отвернулась, и мои слова так и остались без ответа.

6

Я хотела видеть Элизабет.

Хотела, чтобы она обняла меня, как тогда, на винограднике, и вытерла мое промокшее от пота лицо и плечи бережно, но тщательно, как раны от шипов. А потом завернула в марлю и отнесла завтракать, и велела не лазать больше в кустах.

Но мне негде было ее взять.

А даже если удалось бы каким-то образом с ней связаться, она бы не приехала.

Меня вдруг вырвало в раковину, и я стала ловить ртом воздух. Но времени на вдохи не осталось. Схватки настигли меня, как стена воды, и я была уверена, что утону. Взяв трубку, я позвонила в «Бутон». Подошла Рената. Сквозь свои отчаянные хрипы я все же сумела понять, что она разобрала мои слова. Потом она бросила трубку.

Уже спустя пару минут она была в гостиной. Я уползла на четвереньках в голубую комнату и легла, высунув ноги из полудвери.

– Хорошо, что позвонила, – сказала Рената. Я затащила ноги в комнату и свернулась калачиком на боку. Когда Рената попыталась заглянуть внутрь, я захлопнула дверь перед ее носом.

– Позвони матери, – сказала я. – Пусть приходит и вытаскивает из меня этого ребенка.

– Позвонила уже, – ответила Рената, – и она оказалась рядом. Наверное, специально караулила. У нее нюх на такое. Сейчас будет.

Я закричала и вновь встала на четвереньки.

В следующую минуту мамаша Марта снимала с меня одежду – а я даже не слышала, как она вошла. Ее руки где только меня не трогали, снаружи и внутри, но мне было уже все равно. Главное, чтобы достала ребенка. Что бы она ни собиралась делать, я была готова. Даже если бы она достала нож и разрезала меня пополам, я бы продолжала смотреть.

Она поднесла к моим губам бумажный стаканчик с соломинкой. Я глотнула чего-то холодного и сладкого. Она утерла мне рот салфеткой.

– Пожалуйста, – взмолилась я, – пожалуйста. Делайте что хотите. Только вытащите его.

– Это ты должна, – ответила она. – Только ты можешь его оттуда вытащить.

Голубая комната вспыхнула. Вода не должна гореть, и тем не менее я вдруг стала тонуть и пылать одновременно. Дышать не могла и ничего не видела. Не было ни воздуха, ни выхода.

– Пожалуйста. – У меня сорвался голос.

Потом мамаша Марта очутилась внутри голубой комнаты и встала на колени. Ее глаза оказались на одном уровне с моими, мы коснулись друг друга лбами. Она взяла меня за плечи, и я встала на ноги, точно она одна могла вытащить меня из горящей воды, но мамаша Марта не двигалась с места. Мы прижались к земле; она слушала.

– Ребенок уже выходит, – сказала она. – Это ты привела его сюда. И ты одна можешь довести дело до конца.

Только тогда я поняла, что она пытается мне сказать. И начала плакать. Я рыдала от стыда и чувства вины. На этот раз отступать мне было некуда. Я не могла отвернуться и уйти, не приняв последствия своих поступков. Был лишь один путь, и он лежал через боль.

Наконец мое тело сдалось. Я прекратила сопротивляться, и ребенок медленно и мучительно задвигался по родовому проходу навстречу распростертым объятиям мамаши Марты.

7

Это была девочка. Она родилась в полдень, через шесть часов после того, как отошли воды. Но мне казалось, что прошло шесть дней, а если бы мамаша Марта сказала, что шесть лет, я бы ей поверила. После родов меня окутало чувство безмятежной радости, и улыбка, что я увидела в зеркале через несколько часов, уже не принадлежала сердитому, злому на весь мир ребенку, охапками вырывавшему в канаве чертополох.

Мамаша Марта заявила, что у меня были идеальные роды и идеальный ребенок, и сказала, что я стану идеальной матерью. Она искупала малышку, пока Рената ходила в магазин за подгузниками, а потом впервые дала мне в руки тепленький сверток. Я думала, что девочка спит, но это было не так. Ее глаза были открыты, и она внимательно разглядывала мое усталое лицо, короткие волосы и бледную кожу. Потом она криво улыбнулась, и в этой бессловесной улыбке я увидела благодарность, облегчение и полное доверие. И мне отчаянно захотелось не разочаровать ее.

Мамаша Марта приподняла мне рубашку, сжала рукой грудь и приложила личико ребенка к моему сморщившемуся соску. Малышка открыла рот и начала сосать.

– Идеально, – снова повторила Марта.

А она и была идеальной. Я поняла это, как только она вышла из моего тела, белая, мокрая и кричащая. У моей дочери не просто было десять пальцев на ногах и руках, бьющееся сердце и легкие, вдыхающие и выдыхающие кислород, – вдобавок ко всему она умела кричать. Она знала, как заставить людей ее слушать. Умела тянуться и хватать. Знала, что ей необходимо для выживания. Я не понимала, как такое совершенство могло вырасти в моем несовершенном теле, но, когда смотрела на нее, с изумлением осознавала, что каким-то образом это произошло.

– А имя ей уже придумала? – спросила Рената, вернувшись из магазина.

– Нет, – ответила я, поглаживая бархатное ушко дочери, которая продолжала сосать грудь. Я об имени даже не задумывалась. – Еще не знаю.

Но я знала, что обязательно найду ей имя. И оставлю ее, и буду воспитывать и любить, даже если ей самой придется учить меня всему. Обнимая свою дочь, которой было всего несколько часов от роду, я чувствовала, что все в этом мире, что раньше казалось недостижимым, теперь находилось буквально на расстоянии вытянутой руки.