Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю - Дмитрий Иванович Иловайский

жилищ, никогда не приходили в Мизию, и окрестные земли разом, с шумом и громом, напротив отдельными частями, тихо, и поселялись в них с позволения и ведома греческого правительства. Такое мирное и продолжительное переселение земледельческого народа не могло обратить на себя внимания греческих историков, гонявшихся только за звуком оружия и количеством крови, пролитой на поле сражения, а потому и не находим ничего в их творениях об этом поселении» (Слав, древ. Т. II. Кн. I).

Замечательно, что подобная характеристика мирного переселения нисколько не мешает тому же писателю изображать целый ряд славянских вторжений в пределы Византийской империи. А византийские историки, на которых он ссылается, нисколько не молчат о том, что эти вторжения сопровождались всякого рода жестокостями, совершенно не соответствующим понятию о каком-то кротком, миролюбивом настроении славянского племени. Например, Прокопий в своей «Готской войне» рассказывает, как при одном вторжении во Фракию, в 550 г., славяне сожгли живым римского военачальника Азвада, предварительно вырезав у него ремни из спины. (Это вырезывание ремней, судя по нашим сказам, было одним из приемов у славян.) Вообще жалобы византийских писателей на жестокости, совершаемые славянами, вполне сходны с их рассказами о неистовствах, которые впоследствии производили руссы при своих нападениях на Византию, например в 865 и 941 гг. По словам Прокопия, нападения славян производились почти ежегодно. Нападения эти совершались, во-первых, славянами, уже жившими на Балканском полуострове, а во-вторых, теми, которые приходили с северной стороны Дуная. Последние нередко селились в Мизии, Иллирии и Фракии подле своих одноплеменников; а византийское правительство поневоле потом уступало им занятые земли с обычным обязательством доставлять вспомогательные дружины. Следовательно, поселение славян в пределах Византийской империи происходило совсем не тихо и незаметно для истории; напротив, оно совершалось при громе оружия и сопровождалось большим кровопролитием; о чем, повторяю, нисколько не думают умалчивать византийские историки. В этом заселении Балканского полуострова славянами бесспорно главная роль принадлежала болгарам; движение их за Дунай началось со второй половины V в.; а во второй половине VII оно завершилось окончательным их утверждением в Мизии, значительной части Фракии и Македонии[83].

В половине IX в. болгарский народ принял христианство, а вместе с тем и Священное Писание на славянском языке. Ясно, что в это время он был народом уже славянским. А так как его тесное сожительство с славянами считают со времени поселения за Дунаем, то есть со второй половины VII в., то выходит, что он ославянился в течение полутораста лет. Венелин очень метко указал на эту самую слабую сторону тунмано-энгелевой теории: такое скорое и полное превращение могущественного племени завоевателей в народность покоренных, и притом народность совершенно чуждую, ни с чем не сообразно и не находит в истории никакой аналогии. Мы снова удивляемся, каким образом глубокомысленный Шафарик не остановил своего внимания над этим важным пунктом и ограничился только следующим замечанием: «Здесь, во многих отношениях, представляется нам такое же явление, какое, спустя около двухсот лет, повторилось на Руси, когда к тамошним славянам пришли варяги. Предводители воинственных полчищ, правда, немногочисленных, но храбрых и искусных в военном деле, вторглись в земли миролюбивых славян, занимавшихся земледелием и сельским хозяйством, присвоили себе над ними верховную власть и, поселясь среди их, так полюбили выгоды образованной гражданской жизни, что в короткое время породнились с новыми своими подданными, приняли их язык, нравы, образ жизни и даже вместе с ними самое христианство, совершенно перероднились и сделались из уральской чуди подгремскими славянами» (ibid. 266). Мы видим, что незабвенный автор «Славянских древностей» превращению финских болгар в славян находит аналогию в таком же или еще более быстром превращении скандинавской руси тоже в славян. После исследований, посвященных нами происхождению руси, мы считаем себя вправе сказать, что означенное сравнение не может иметь места. Никакой другой, несомненно исторической, аналогии тюрко-финская теория нам не представила. Замечательно, что наш норманизм, в свою очередь, быстрому перерождению руси в славян находит аналогию в таком же перерождении болгар. Таким образом, обе эти мнимые теории опираются одна на другую[84].

Перекрещение или смешение разных народностей, порождающее новые типы, новые национальности, а также переход одного народа в другой совершаются по таким же неизменно действующим законам, как и все другое в мире; скачков, отступлений, идиллических исключений тут не бывает и не может быть. Дунайские болгары являются перед нами не каким-либо смешанным, переходным типом, а цельным славянским народом; если были посторонние примеси, то они давно уже переработаны сильною, господствующей стихией и оставили только некоторые следы. А если принять означенную теорию, то мы, наоборот, имели бы перед собою быстрый переход сильного, господствующего народа в другой, более слабый и притом подчиненный – явление, совершенно противоречащее историческим законам. История как бы нарочно поместила рядом с болгарами иные народы, чтобы свидетельствовать о невозможности подобных переходов. Вот уже около 1000 лет, как орда угров поселилась посреди славян; однако они не только не ославянились, а, напротив, благополучно продвигают вперед мадьяризацию наших соплеменников. Европейские турки более 400 лет живут посреди славян и греков и доселе еще не ославянились и не огречились, румыны почти со всех сторон были окружены славянами; в течение нескольких столетий они жили общею политическою и религиозною жизнью с славянскими болгарами, имели церковнославянскую письменность и все-таки не превратились в славян. Вообще тюрко-финские племена отнюдь не легко переходят в другие народности; доказательством тому служит северная и восточная полоса Европейской России. Хотя племена эти не только не господствующие (каковыми были болгары), а, напротив, представляются лишенными всякой политической самобытности, бедными и слабыми; однако обрусение их совершается весьма медленно и постепенно, в течение многих столетий, и никаких исключений из этой постепенности мы не видим.

Если обратимся к болгарам и поищем каких-либо особых условий, которые могли бы благоприятствовать их быстрому превращению в славян, то никаких подобных условий мы не найдем. Сторонники тюрко-финской теории указывали на одно только смягчающее обстоятельство: малочисленность болгар, покоривших Мизию, ибо они составляли одну пятую часть кувратовой орды; притом они будто бы были отдалены от соплеменных им финских народов[85]. Но эта малочисленность, которую уже предполагал Шафарик, принадлежит к очевидным натяжкам, и деление кувратовой орды на пять равных частей есть не более как гипотеза. Мы видели, что вообще рассказ об этом делении имеет чисто легендарный характер. Весь ход болгарского движения, напротив, указывает, что главная масса болгар сосредоточилась на Дунае; причем значительная часть этой массы поселилась в Мизии, отчасти покорив живших там славян, отчасти отодвинув их далее на юг и запад. По всем признакам здесь было многочисленное и сплошное