Ловец человеков - Надежда Попова

– А господам страх не полагается?

– У всех свой страх, – чуть унявшись, сказал Курт с расстановкой. – И у них – тоже.

– А у тебя?

– И у меня, – кивнул он без колебаний. – Я боюсь не исполнить то, что должен. Боюсь оказаться неспособным оправдать доверие. Боюсь подвести тех, кто мне верит; вот мой страх.

– Не больно-то это справедливо, господин следователь: тебе наказанием будет душевное терзание, а прочим – телесное; как-то это неправильно.

– Если бы их, этих «прочих», тревожила опасность подвергнуться терзаниям душевным, я бы с тобой согласился. Но им плевать на это, а посему – пусть получают то, что заслужили. Это, Бруно, я знаю по себе. Я говорю не то, что прочел на лекции наставник, не то, что услышал от кого-то; когда-то мне самому было все равно, кого ограбить, изувечить или убить. Думаешь, я хоть вздох проронил над телом мальчишки, которому всадил в печенку нож за его долю от грабежа? Да я даже не оглянулся в его сторону, когда уходил! И я просто зевнул бы в лицо тому, кто начал бы проповедовать мне какие-то далекие идеи о внутренних терзаниях.

– Ты что же, хочешь сказать, что тебя… перевоспитал тоже страх наказания?

Курт качнул головой:

– Нет. Страх удержал меня на месте. Тебе доводилось видеть, как лечат коня, который сходит с ума от боли и никого не подпускает к себе? Ему набрасывают на шею аркан, а потом связывают, чтобы он не навредил ни себе, ни лекарю. Вот так когда-то страх связывал меня, чтобы дать возможность узнать его другую сторону.

– Что – «страх Божий»? – пренебрежительно скривился Бруно; Курт отмахнулся:

– Да при чем здесь Бог!

– Ого! Неслабо для инквизитора.

– Этот страх – тоже страх перед карой. Какая разница, настанет ли она вскоре, по приговору, или позже, после смерти; все это одно и то же. Главный страх – страх перед собой, твой главный палач – ты сам; когда ты это постигаешь, то уже не сделаешь того, за что сам себя потом будешь казнить – и не час или пять, а, быть может, годы, десятилетия, всю оставшуюся жизнь.

– Этому вас в академии научили?

– Ни хрена-то ты не понял, – резко ответил Курт и посмотрел на Бруно вопросительно: – Передохнул? Вперед. – И взял в галоп с места, не оборачиваясь.

Жеребец капитана, к его удивлению, оказался гораздо менее выносливым, нежели настоятельский, – вероятно, по причине продолжительного отсутствия, что называется, практики, и еще часа через полтора пришлось остановиться совершенно, спешившись. Пока Курт вываживал коня, вяло переступавшего заплетающимися копытами, Бруно сидел на траве, вытянув ноги, и, сморщиваясь, массировал колени.

– Ты весьма благополучно ушел от продолжения разговора, – снова подал голос бывший студент спустя минуту. – Все-таки я хочу знать, что будет после? Нынче ты мне с рук спустил то, что я высказываю все, о чем думаю, тебе в лицо. Завтра еще кто-то осознает, что за это не убивают на месте, как во времена оные. Что вы будете делать, когда это осмыслят все? Когда вас перестанут бояться до одури – что тогда? Вернете из кладовки прежний вариант «Молота»? Снова раздадите наместным дознавателям старые указания?

– Я не знаю, – просто отозвался Курт и, перехватив удивленный взгляд Бруно, пожал плечами. – Я лишь следователь. Не Великий Инквизитор, не Папа и даже не епископ; я выпускник, разбирающийся со своим первым делом… что ты смотришь? Да, с первым. И сейчас у меня забота о том, что будет завтра. Для меня сейчас самое значимое – не дать толпе крестьян разодрать в клочья слабоумного мальчишку. Свои раздумья о том, как все должно быть в изображенном тобой будущем, у меня есть, но это мои мысли, и я не буду их тебе выкладывать, чтобы ты не решил, что это идеи Конгрегации; это может оказаться так, а может – нет.

– А мне все же любопытно, – не унимался тот; встал, пригнулся, разминая спину, распрямился. – Ладно, теперь ты меня предупредил, и я знаю, что все, сказанное тобой, сказано единственно тобой. Валяй, твое инквизиторство.

– Хорошо, – согласился Курт; отпуская остывшего жеребца на траву, уселся, следя за тем, как Бруно садится напротив. – Вот мое суждение. Primo, страх перед возмездием должен быть не оттого лишь, что возмездие страшно, но оттого, что – неотвратимо. Secundo – справедливо. А следственно, и это tertio, мы обязаны работать как следует.

– Хочешь сказать, что сейчас вы работаете скверно?

– Нет, – поморщился Курт. – Я хочу сказать, что сейчас мы работаем недостаточно. Нас попросту мало.

– Мало?! – выдавил Бруно. – Под каким ты номером? Тысяча с чем-то там, насколько я успел увидеть? Больше тысячи свежих инквизиторов на одну бедную Германию – мало?!

– Нумерация Знаков исчисляется по количеству служителей вообще, не только выпускников святого Макария и не только дознавателей. И я уже говорил, что не всякий выпускник становится следователем; а нужны именно следователи. Хорошие. И не по одному на несколько городов, а in optimo[54]– хотя бы по двое на каждый город. И помощники – только не со стороны, взятые на службу от нужды, а свои, от Конгрегации. Дабы не было такого, как, например, то, что происходит со мной, когда я рвусь между обереганием свидетеля и сбором сведений.

– Значит, – недоверчиво подытожил Бруно, – по-твоему, выходит, что вы обойдетесь без «возвращения к старым порядкам»?

– Omnia mutantur[55], – пожал плечами Курт. – Времена меняются, и надо либо изменяться вместе с ними, либо быть готовым к тому, что новое время сожрет тебя.

– А вот теперь я желал бы знать, насколько твои столь… человеколюбивые идеи сходны с идеями твоего начальства.

Курт вздохнул:

– Вот видишь. Я предупреждал – так полагаю я; может статься, до тех же мыслей дошли и наверху, а возможно, там думают иначе.

– Но кое-что у вас все же осталось, признай, – потребовал Бруно настоятельно и, перехватив его вопрошающий взгляд, пояснил: – То, как вы домогаетесь признаний, осталось неизменным. Как при этом можно быть убежденным, что возмездие справедливо?

– Да будет тебе, – поморщился Курт. – Ты ведь сам знаешь, что это пресловутое признание уже давным-давно не считается достаточным и вместе с тем не является необходимым. Так называемого признания добиваются тогда, когда от него зависит выявление преступления до конца – розыск пособников, к примеру, или пресечение другого преступления. А как его добиваться, когда дознавателям попросту смеются в лицо со словами: «А ты докажи»?

– А если ошибка? Почему вы не думаете об этом? – вновь завелся Бруно, и в голосе опять зазвучала злость. – Почему не меняете методов допроса? Почему это вы сохранили таким, как было? Да самый крепкий и самый невиновный на свете сознается под пыткой в чем угодно!

– Бруно, этот аргумент устарел, – раздраженно поморщился Курт.