Хуторок в степи - Валентин Катаев

– Он раскаивается, он больше не будет, – сказал старик. –Теперь вы ему будете давать два раза в неделю частные уроки на дому, и онподтянется. А что касается приемных испытаний, то мы сделаем таким образом… –Старик порылся в сюртуке, на лацкане которого Василий Петрович заметилсеребряный значок Союза Михаила-архангела с трехцветной ленточкой, вынул бланкнового экзаменационного листа и протянул его Василию Петровичу: – Здесь выпоставьте этому ослу тройку, а старый экзаменационный лист мы, с божьейпомощью, похерим. Файг и его педагогический совет согласны.

Затем старик вынул бумажник и положил на стол два «петра»,то есть две пятисотрублевые бумажки с водяным изображением преобразователяРоссии.

– Что вы! Что вы! – растерянно заговорил Василий Петрович ислабо махнул руками, искоса поглядывая через пенсне на деньги.

Но вдруг до его сознания дошло все унизительное безобразиетого, что происходит. Он так побледнел, что даже его уши стали белыми. Онзатрясся весь с ног до головы, и Пете показалось, что он тут же, на месте, сиюминуту умрет от разрыва сердца.

Затем он весь побагровел, затрясся, замычал, как немой.

– Милостивый государь, вы хам! – закричал он во все горло,топая штиблетами и чуть не плача. – Чтоб духу вашего здесь не было!.. Как высмеете… В моем доме… Вон! Сию же секунду вон!

Старик сначала так испугался, что даже несколько раз мелкоперекрестился, а потом рысью побежал через столовую в переднюю, опрокинув подороге непрочную этажерку с нотами. А Василий Петрович бежал за ним, неумелотолкая его в спину и стараясь, во что бы то ни стало попасть дрожащим кулаком вшею, в то время как Петя хватал отца за сюртук, приговаривая:

– Папочка, умоляю тебя! Папочка, умоляю тебя всемисвятыми!..

В общем, это была безобразная сцена, которая кончилась тем,что старик и молодой человек стремительно неслись вниз по лестнице, а ВасилийПетрович с верхней площадки вдогонку им бросал пятисотрублевые бумажки, нехотевшие падать и носившиеся в лестничной клетке от стенки к стенке.

Потом оба Ближенских – отец и сын, – подобрав деньги, стояливнизу и смотрели вверх, причем старик совершенно бессмысленно кричал:

– Жиды пархатые! – и грозил Василию Петровичу тростью скостяным набалдашником.

На другой день рассыльный принес Василию Петровичу письмо отгосподина Файга. Это был длинный элегантный конверт из бристольского картона свытисненным на нем фантастическим гербом. В учтивых выражениях ВасилиюПетровичу сообщалось, что, ввиду расхождения с ним во взглядах на воспитание,его дальнейшее пребывание в училище является бесполезным. Письмо почему-то былонаписано по-французски, и стояла подпись: «Барон Файг».

Хотя для семейства Бачей это был страшный удар, но в первыймомент Василий Петрович отнесся к нему совершенно спокойно. Он не мог ожидатьничего другого.

– Ну что ж, Татьяна Ивановна, – сказал он, хрустя пальцами,по-видимому, моя педагогическая деятельность… – он иронически усмехнулся, –по-видимому, моя педагогическая деятельность кончена и придется искать другуюпрофессию.

– Почему же? – сказала тетя. – Вы можете давать частныеуроки.

– Этим скотам? – закричал Василий Петрович и даже взвизгнул.– Никогда! Я лучше пойду в порт таскать мешки!

Несмотря на всю серьезность минуты, тетя не могла удержатьсяот слабой, грустной улыбки. Василий Петрович вскочил как ужаленный и забегал покомнате.

– Да, да! – возбужденно говорил он. – Не вижу в этом ничегопозорного и смешного. Подавляющее большинство населения Российской империизанимается физическим трудом. Почему я должен быть исключением?

– Но ведь вы интеллигентный человек!

– Интеллигентный? – с горечью сказал Василий Петрович.Интеллигентный – да. Не спорю. Но только не человек, а раб.

– Что вы говорите! – всплеснула руками тетя.

– То, что вы слышите. Раб. Это самое настоящее слово. Я былсначала рабом министерства народного просвещения в лице попечителя учебногоокруга Смольянинова, и он меня выгнал, как собаку, потому что я разрешил себеиметь личное мнение о Толстом. Потом я стал рабом Файга, выкреста и пошляка, ион меня тоже выгнал, как собаку, так как мне не позволила совесть поставитьтройку стоеросовой дубине и болвану Ближенскому только потому, что он, изволитевидеть, сын миллионера. Плевать я хотел и на Смольянинова и на Файга, а вместес ними и вообще на все русское правительство! – вдруг, неожиданно для самогосебя, крикнул Василий Петрович и сам испугался того, что сказал. Но он уже немог остановиться. – И уж если в России нельзя не быть чьим-нибудь рабом, –продолжал он, – так лучше я буду рабом самым обыкновенным, а не интеллигентным.По крайней мере, я сохраню свою живую душу… Господи боже мой, – вдруг сказал онсо слезами на глазах и посмотрел на икону, – какое счастье, что милосердный богвзял к себе покойную Женю и она не должна испытывать вместе со мною всех этихунижений! Я не знаю, как бы она перенесла, что ее мужу осталось в жизни одно –таскать в порту мешки.

– Дались вам эти мешки! – вытирая слезы, сказала тетя.

– Да, да, именно мешки! – вызывающе повторил ВасилийПетрович.

Была уже ночь. Павлик спал, тяжело вздыхая во сне. Петя неспал и прислушивался к голосам из столовой. Он живо представил себе, как отец,почему-то без пальто и шапки, в одном сюртуке и старых ботинках, идет познаменитой лестнице в порт и там начинает таскать тяжелые джутовые мешки скопрой. Картина получалась фальшивая, неправдоподобная. Петя сам не верил в еевозможность, но все же ему было так в эту минуту жаль отца, что он готов былзаплакать, броситься к нему, прижаться и сказать: «Ничего, папочка, мужайся! Ятоже буду с тобой таскать мешки, мы не пропадем!»

Разумеется, грузить мешки Василий Петрович не пошел, и, хотяположение продолжало оставаться ужасным, даже трагическим, время текло своимчередом, и жизнь семейства Бачей с внешней стороны ни в чем не изменилась,кроме того, что Василий Петрович теперь большую часть времени сидел дома истарался никуда не выходить.

Нищета подкрадывалась так незаметно, что в семействе Бачейдаже наступило некоторое успокоение. Что же касается общества, то есть друзей,знакомых и соседей, то на этот раз история с Файгом прошла как-то незаметно –вернее, молчаливо составилось общее мнение: если Василий Петрович дважды втечение года поссорился с разным начальством, значит, он человек вообщенеуживчивый, вздорный и пускай пеняет сам на себя.