Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока - Светлана Ульянова

Поводы к началу употребления наркотика были достаточно разнообразными. Большинству делались инъекции в лазаретах для обезболивания. Бывали случаи, когда инъекции делались средним медицинским персоналом без всякого повода. Также их могли делать при ишиасе, плеврите, печеночной колике или даже зубной боли. По утверждению врача, «была и такая категория больных, у которых отсутствовали какие-либо мотивы, кроме любопытства и стремления испытать новые ощущения, или у которых поводом является тоска, душевный разлад, служебные или семейные конфликты». У одной из морфинисток, жены врача, повод колоть морфий оказался весьма своеобразным — она прибегла к морфию с целью подавить в себе половое влечение, которое не могло быть удовлетворено вследствие импотенции мужа. По ее словам, на это ее надоумила одна знакомая, испытавшая способ на себе.

Максимальная средняя суточная доза вводимого морфия у обследовавшихся пациентов составляла 0,5 г. Наиболее часто встречались дозы от 0,5 до 1 г. Самая большая доза — 5 г в сутки, а один из больных при опросе называл дозу до 20 г. Период начала потребления сравнительно поздний — 29–37 лет, хотя были и исключения. В случае с молодыми людьми причиной начала потребления могли являться стремление к подражанию и соблазн. Например, одна 17-летняя девушка стала впрыскивать себе морфий по совету такого же юного морфиниста, сына врача. Другой больной рассказывал, что на домашних вечеринках, где собиралась молодежь, шприц и морфий не раз предлагались «за компанию» желающим испытать его действие[373].

Последствия от потребления морфия были связаны не только с наркотической зависимостью, но и с угрозой абсцессов, мучительной смерти из-за грязной иглы или воды. В связи с этим некоторые искали альтернативные способы его потребления. Так, один из наркоманов обливал раствором морфия табак и курил до опьянения.

Со временем доставать наркотик становилось сложнее. Также сокращению потребления способствовали репрессивные меры. Несмотря на то что проблема существовала, в глазах власти она не представлялась первостепенной. Как уже отмечалось, наркоманами в основном оставались деклассированные элементы, чья жизнь постепенно катилась к бесславному финалу. В вечернем выпуске «Красной газеты» от 8 мая 1928 г. напечатан рассказ «О морфии», повествующий об одном из таких людей, ленинградском морфинисте по фамилии Романов.

«Морфий не только лекарство. Первое впрыскивание морфия Романову сделали 8 лет тому назад на восточном фронте. А потом Романов сам не заметил, как превратился в морфиниста. Дозы пришлось увеличивать. В последние 3 года его „не устраивало“ меньше грамма в день.

13 января был тяжелый день: без морфия и без денег. Бобров на суде рассказывает теперь очень жалостно, как страдал его приятель:

— Ведь тошнило ж парня, надо понять…

На другое утро, чуть свет, Романов явился к Боброву с портфелем. Странный портфель. В нем были револьвер, веревка, отвертка, фонарик, бутылка с дисцилированной водой и металлическая коробочка со шприцем. Вода и шприц — орудия морфиниста (в воде разводят это средство), все остальное — орудия налетчика.

Кроме Боброва, осуществлению предприятия выразил намерение способствовать и Румянцев. Сами они не морфинисты, но:

— Нельзя ж не сочувствовать.

Итак, собрались на налет.

— Ничего подобного, — возражает торопливо Бобров. — Хотели только народ подержать.

— То есть как это?

— Да так, чтобы никто не мешался.

Романов решил сперва ехать в Стрельнинскую аптеку. Там оказалось много народу: „всех не удержишь“. Оттуда — в аптеку поселка Володарского. Там были в это время только заведующий Томашевский и ученица Шаверина.

Ввалились с револьвером. Бобров и Румянцев связали испуганных аптечных работников, утащили их в заднюю комнату, а Романов принялся хозяйничать на полках.

Морфия не оказалось, был только героин — средство, в которое входит морфий в довольно сильной дозе. Романов тут же, за прилавком, достал свои принадлежности, развел героин в воде, набрал в шприц и впрыснул под кожу.

В аптеку входили покупатели. Романов, как ни в чем не бывало, отпускал им разные снадобья, изображая фармацевта. Явилась и жена аптечного зава Томашевского. Романов отрекомендовался ей:

— Я здесь новый работник, меня только сегодня прислали…

Это показалось ей подозрительным, и она решила поднять крик. Романов захватил банку с остатками героина и побежал. Побежали и двое других.

Эксперт нашел, что Романов действовал в состоянии „морфийного голодания“, когда наркоман делается социально опасным.

Но зачем потащились с ним в это предприятие Бобров и Румянцев? Оба они с уголовным хвостом, с сроками и отсидками в прошлом. Однако нет данных, позволяющих говорить, что на этот раз у них была материальная заинтересованность. Они пошли на налет:

— Единственно из сочувствия.

Романов до суда просидел почти 4 месяца без своего снадобья и чувствует себя вполне благополучно.

Суд признал, что Романов действовал хотя при ослабленной вменяемости, но отдавал себе отчет в своих поступках. И приговорил его к заключению на 2 года; в исправдоме он будет подвергнут принудительному лечению.

В действиях Боброва и Румянцева нет элемента корысти. На этом основании первый приговорен к 1 году 6 месяцам, а второй — к 1 году»[374].

В рассказе обращает на себя внимание не только бескорыстие подельников несчастного Романова, но и пояснения автора о природе и способах потребления наркотических веществ. Автор специально пояснял читателю, что морфий разводят в воде и вкалывают, а героин тоже можно использовать в качестве наркотика. Видимо, для ленинградского обывателя конца 1920-х гг. морфинизм— скорее опасный атрибут криминальной субкультуры, нежели привычная и доступная девиация.

Среди мест, где потреблялся морфий, были различные кафе и тому подобные заведения, места концентрации проституток и других криминальных элементов. Но там он чаще всего комбинировался с алкоголем и различными другими наркотиками, главным из которых являлся кокаин.

В 1910-е гг. в Россию попадает кокаин, в дореволюционный период получивший распространение среди состоятельных людей и богемы. После 1917 г. он стал более демократичным — доступ к белому порошку получили матросы, уличные проститутки и даже беспризорники. Свою роль в этом сыграло закрытие частных аптек, из-за чего на рынок было выброшено большое количество наркотических веществ, а также возможность его контрабанды из Германии. Исследователь В.И. Мусаев приводит записку одного петроградского медицинского работника, поданную в феврале 1918 г. в Комиссариат внутренних дел. В ней он констатировал, что кокаин получил необычайное распространение: «Появились целые шайки спекулянтов, распространяющих его, и сейчас редкая проститутка не отравляет себя кокаином. Кокаинизм, по-видимому, распространился в последнее время и среди других слоев городского пролетариата»[375]. Из кафе и меблированных комнат кокаин проник на улицы, чайные и ночлежки.