Искус - Дарья Промч

я едва за ней поспеваю. – Не отставай! Это моя любимая история, она не про покаяние.

Я почти перехожу на бег, чтобы догнать её, и когда между нами остаётся не больше метра, она неожиданно резко останавливается, подаётся назад, словно от столкновения с невидимой стеной, и я натыкаюсь на её спину, не имея ни единого шанса избежать этого. На одно мгновение, не больше, мы замираем в своих неловких позах, и меня осеняет, что со стороны мы, должно быть, не очень-то отличаемся от чудаковатых скульптурных ансамблей, разбросанных по кладбищу. Она остается недвижима, и мне приходится сделать неуклюжий шаг в сторону и вперёд, чтобы поравняться с ней.

От выражения, застывшего на её лице, побелевшем, точно маска, меня берёт оторопь. Это смесь ужаса и отчаяния, обречённости и того едкого безумия, которое порой охватывало стариков моего города в вечер перед кончиной. Её немигающий взгляд устремлён на одну из плит, потрескавшуюся уже от времени, белый некогда камень теперь пожелтел и покрылся тонкими прожилками мха. Могила выглядела заброшенной на фоне своих ухоженных соседей. Но что так поразило её, я никак не могла взять в толк. Серо-синяя вена проступила на её виске и пульсировала в ритме явно более скором, чем предполагает нормальное сердцебиение. Мне стало жутко и холодно, чувство из детства, которое овладевало мной каждый раз, когда мать посылала меня за чем-то в погреб.

– Что такое? – я произношу эти слова осторожно настолько, насколько вообще могу, но на фоне тишины, окружившей нас со всех сторон, они звучат непомерно громко и тяжеловесно. Она остаётся неподвижной, будто не слышит меня, но я вижу слёзы, собирающиеся на кромке её нижнего века. Отчаяние начинает растекаться по моему бесконтрольному телу. Что могло случиться? Ей знаком покойный? Ей нехорошо? Какие-то дурацкие мысли, ни одной подходящей. – Что случилось?

– Я хочу уехать отсюда… – Её голос кажется обессилевшим и выцветшим, как у тех, чьё время подходит к концу, на щеках загорается нездоровый пунцовый румянец; она закрывает лицо ладонью, и пальцы белеют на моих глазах. – Сейчас же.

Не помню, как мы выходим на центральную аллею, это случается так быстро, словно с места, которое мы спешно покидаем, вёл одной ей известный потайной ход, у ворот уже стоит такси, неведомо как и когда вызванное.

– Мало времени осталось… уже скоро… – произносит она, выходя за ворота; её лицо, снова каменное и спокойное, ничего не выражает. – Придётся тебе меня провожать.

Певица

Выше всяких похвал, право слово. Малость вычурно, да, зато как эффектно… Просто снимаю шляпу. Никогда не сомневалась в небесном чувстве юмора, но на этот раз ему удалось и меня застать врасплох. Врасплох. Под дых.

Из реальности, докучающей мне, только холодный край ванны, на котором я сижу уже неведомо сколько, и затекающие ноги. Всё остальное зыбко и неточно, как на акварелях уличных художников с Монмартра, как у близоруких, продирающих с утра глаза, как у тех, кто вынужден делать прогнозы.

Это моё лето оказывается посвящённым именам и знакам, того и другого – перебор. С моим не самым выдающимся именем мне доводилось встречать тёзок, и не раз: грамм неловкости, когда не уверен до конца, кого из вас зовут, ещё два грамма, когда обращаешься к кому-то набившим уже оскомину сочетанием букв, вот и всё, пожалуй. Ни тебе фантастических сходств, ни патологического родства – ничего. Но эта встреча – иное. Долбаная могильная плита с моим именем и моей же дурацкой фамилией, вывезенной предками отца из Фландрии. На кладбище в Амстердаме. Женщина, погребённая под этой плитой, слегка пережившая меня нынешнюю, моя полная тёзка, астральный двойник, как там ещё называют подобную чехарду, я не знаю. Ересь же.

От дыма уже щиплет глаза, но когда это меня останавливало, – закуриваю. Мой персональный ответ на так ни разу и не прозвучавший вопрос, моё прозрение, предначертанность, предвидение. Неизбежность. Привет с того берега реки, на который я не тороплюсь. Кивок из преисподней. Чего-то ты не того нанесла в мою жизнь, Паскаль, бесовщины какой-то.

Меня всё ещё потряхивает, хотя наспех проглоченные таблетки успешно притупили панический приступ, охвативший меня при виде этого дерьма. Сердце продолжает биться в горле, словно там застрял воробей, и его ни выплюнуть, ни сглотнуть. Стало быть, пришло время собираться в путь: выбирать поверенных, назначать душеприказчиков, оставлять распоряжения. Слова сплошь из какого-то устаревшего церковного словаря, ничего общего со мной настоящей. Однако же моя песенка уже почти спета, не до последней ноты, но за припев перевалила. Что ж, что мне остаётся? Приму как данность. В дар. Ты не издаёшь ни звука, Паскаль, всё больше походящая на маленькую девочку, живущую с пьющей истеричной матерью. Забиться в угол и надеяться, что не тронут, не задерут, не ударят. Спорим, ты сейчас сидишь на кровати с ногами, обняв их, положив голову на колени, и молишься своим богам о том, чтобы я наконец вышла из этого проклятого душа. И твои молитвы, как водится, будут услышаны.

В такси, везущем нас домой, воздух был наэлектризован до той опасной степени, что, казалось, стоит достать из кармана пачку спичек, и она взорвётся прямо в руке. Тишина и напряжение. Знаешь, я как-то осознала, что за каждым «всё хорошо» обязательно скрывается чужая боль, отчаяние, тревога, весь этот ядрёный микс. Ты, пожалуй, рано или поздно это тоже осознаешь. Может, сегодняшний день станет первым шагом к этому знанию, хуже, если единственным. Я пытаюсь, Бог тому свидетель, быть легче и проще для тебя, пытаюсь, но мне никак не сдюжить. Чёрного кобеля, как тебе хорошо известно, не отмыть добела. Всё, к чему я прилагаю руку, тут же сворачивается, как подпорченное молоко или пролитая кровь, окисляется, распадается. Уничтожать – это тоже миссия, тоже задача, и нести это бремя куда сложнее, чем любое другое. Нести разрушение туда, куда стремишься, горестно. Дудки, что ко мне ничего не пристаёт, не прилипает – прилипает, пристаёт. И я в десятый, наверное, раз за последние несколько дней снова всё поправлю, вытащу, устрою, но осадок, эта неизменная прогорклость, останется. И в тебе, и во мне. Такова цена этих дней, её мы заплатим поровну.

Цена. Единственное мерило человеческих желаний. Мне, кстати, до сих пор неизвестна твоя рекомендуемая розничная цена, Паскаль. Мы упускаем что-то, сопровождая наши медленные завтраки задумчивыми улыбками, упускаем что-то весомое, погружаясь в размышления на отвлечённые темы (где тебе нечем меня удивить, а мне тебя – убедить), мы упускаем что-то важное. Если всё-таки решу – заберу тебя из твоего