Солнце мертвых - Алексей Атеев

– Подожди, не зажигай свет! – Кулик схватил майора за руку. – Смотри…

Тарасов различил какое-то слабое мерцание. Мерцал пол. Свечение было чуть заметно. В первую минуту ему показалось, что кафель отражает лунный свет. Но луна была скрыта плотными тучами, да и свет был не серебристый, а зеленоватый, напоминающий едва освещенный аквариум. Постепенно становилось светлее, свечение все усиливалось… Через несколько минут пол сверкнул ровным голубовато-зеленым огнем. Пол исчез. Казалось, они стоят перед толщей прозрачных вод. Хорошо было видно все, что происходило в глубине. Перед их взглядами открылся удивительный вид. Подземное пространство (а видели они именно его) напоминало лабиринт. Ветвились галереи, ходы, ответвления и тупики. То тут, то там можно было различить подземные склепы, гробницы с человеческими останками. Было ясно, что перед ними заброшенное кладбище. Несмотря на то что наблюдали они с большой высоты, были различимы мельчайшие детали: узор парчи, покрывающей некоторые гробы, истлевшие лохмотья, окутавшие скелеты, провалы глазниц, черепов.

Внезапно им померещилось какое-то движение. Тарасов крепко схватил Кулика за руку. Из одного из гробов медленно выбиралось нечто, отдаленно напоминавшее человека. Сморщенное черное лицо, горящие угольки глаз в глубоких впадинах, какие-то странные отрепья, ботфорты, следом началось движение то в одном, то в другом уголке огромного лабиринта – и вот уже череда мертвецов побрела друг за другом по бесконечным его ходам.

Странное это было зрелище. Тарасов и Кулик совершенно окаменели. Майору казалось, что перед ним продолжение собственного сна. Зрелище было совершенно нереальное. Шествие мертвецов, разодетых в старинные лохмотья, тянулось в одном направлении, а именно к большому подземному залу. Было их несколько десятков. Тех, что были когда-то мужчинами и женщинами. Двигались монстры судорожно и механически, точно заводные куклы. Наблюдателям казалось, что они слышат и треск, и громыхание костей, и скрип суставов.

Наконец зал наполнился. Мертвецы стояли вдоль стен и словно чего-то ждали. И тут Тарасов понял, что, кроме этих кадавров, в зале есть кто-то еще. Он увидел невысокого седого старика, одетого вполне современно, так, как, скажем, одет пожилой сельский счетовод: в старомодной толстовке, парусиновых брюках и сандалиях на босу ногу. На носу старика плотно сидели круглые металлические очки. Старик был вовсе не похож на ожившего мертвеца. Напротив, от него исходила мощная жизненная сила. Он неторопливо обходил строй мертвецов, останавливаясь то у одного, то у другого и внимательно оглядывая их. Сколько времени это продолжалось, ни Тарасов, ни Кулик впоследствии сказать не могли. Наконец старик что-то произнес и махнул рукой. Трупы покорно повернулись и пошли назад. В это мгновение старик посмотрел вверх и, казалось, увидел, что за ним наблюдают, потому что поднял руку и погрозил им кулаком. Они невольно отпрянули. Свет стал меркнуть, и скоро на кухне опять стало темно. Только сейчас Тарасов почувствовал, что судорожно вцепился в руку Кулика. Он перевел дыхание и разжал пальцы. И снова кухня стала наполняться мерцающим светом, но на этот раз не зеленым, а красноватым, какой бывает от огня. Теперь перед ними было глубокое сводчатое помещение. Закопченные кирпичные стены плохо отражали свет, и в комнате, вернее в большом зале, было почти темно, несмотря на горевшие факелы и большую жаровню, полную пылающих углей. В помещении было несколько человек: за невысоким столиком сидел худой человек в монашеской рясе и что-то писал. Поодаль в высоком резном кресле развалился богато и вычурно одетый старец с седой остроконечной бородкой. Тут же присутствовали два крупных грубых человека в длинных фартуках. И наконец, к железным кольцам, вделанным в кирпичную стену, был привязан мужчина лет сорока с длинными черными волосами, слипшимися от пота и грязи. Красивое и волевое лицо его было искажено страданием. Лицо было то же самое, которое появлялось на кафельном полу.

Можно было понять, что перед ними камера пыток. Кроме того, было ясно, что дело происходит не в России и отнюдь не в наше время, а лет триста-четыреста назад.

Ни Тарасов, ни Кулик не были настолько сильны в истории, чтобы по костюмам присутствующих определить место и время действия, несомненно только, что монах – католический, а старик в кресле – какая-то важная персона.

Уже потом, обсуждая увиденное, решили, что действие происходит в Испании. Но в тот момент они не отрываясь следили за происходящим. Они, казалось, находились совсем рядом с участниками действия.

Сидящий в кресле отдал какое-то приказание, слов не было слышно, можно было только различить движение губ. Один из людей взял торчавший из жаровни длинный раскаленный докрасна прут и поднес его к бедру привязанного к стене мужчины. Лицо того исказилось гримасой боли, рот открылся до предела – видимо, он кричал. Тело задергалось. По подбородку стекала струйка крови.

Старик в кресле что-то сказал. Палач убрал прут, и несчастный бессильно повис на кольцах. Палач облил его водой, и тот пришел в себя. Старик стал спрашивать пытаемого. Тот через силу отвечал. Монах усердно водил гусиным пером.

Внезапно истерзанный плюнул в сторону старика. Тот даже не пошевелился. Палач надел на голову несчастного какое-то приспособление, нечто вроде обруча с винтом. Потом стал медленно закручивать винт. Глаза у пытаемого были готовы выскочить из орбит. Он кричал не переставая. Кровавая пена пузырилась на губах. Другой палач следил, чтобы истязаемый не потерял сознание, держа перед его носом губку, пропитанную какой-то едкой жидкостью. Казалось, что череп несчастного вот-вот треснет. Наконец старик махнул рукой, и палач стал крутить винт в обратную сторону. Пытаемого снова окатили водой, потом отвязали и бросили в угол на грязную солому.

Старик встал со своего кресла и подошел к нему, что-то спросил. Не получив ответа, носком высокого ботфорта пошевелил голову человека, потом резко повернулся и пошел к выходу. В эту минуту видение стало мутнеть, расплываться и наконец исчезло.

Наблюдатели еще некоторое время постояли в темноте. Затем Тарасов включил свет. Кафельный пол кухни был чист, и только на самой середине виднелся кровавый отпечаток сапога.

Было далеко за полночь, когда исследователи уходили из злополучной квартиры. Они молчали, подавленные увиденным, друг на друга старались не смотреть и вообще вели себя так, как будто в доме находился покойник.

Все еще больше усложнилось. Никакого внятного объяснения случившемуся они в тот момент дать не пытались.

И когда почти крадучись выбрались на улицу, в осеннюю стылую темень, то, конечно, не заметили в одном из окон третьего этажа детское лицо. Ребенок наблюдал за ними, вплотную прижавшись лицом к оконному стеклу и расплющив об него нос. Он не мигая смотрел на две фигуры, быстрым шагом пересекающие двор. И когда они попали в круг уличного фонаря, осветившего их мертвенным светом, на лице ребенка появилась холодная улыбка.

Жила в уже известном нам доме номер тринадцать одна молодая женщина. Звали ее Татьяна. А фамилия у нее была редкая – Недоспас. Была она хороша собой – невысокая ладная фигурка, темные пушистые волосы, карие глаза, приятное, открытое лицо. Но, присмотревшись к Татьяне, внимательный человек замечал, что на этом приятном лице почти всегда присутствует выражение тяжелой озабоченности. Это выражение, как маска, скрывало веселый и общительный характер Татьяны. Оно, казалось, въелось в нее. Тому были причины. Дело в том, что ее сын Станислав, или попросту Стас, был давно и неизлечимо болен. Татьяна родила Стаса, когда ей было только восемнадцать лет. Жила она тогда в областном центре, недавно закончила школу и училась на втором курсе медицинского института.