Река жизни - Владлен Петрович Шинкарев

в ЦК и Совмин. В ЦК и Совмине работали неглупые люди, если десятки лет могли дурачить простых людей. Они хорошо понимали, что, если дать ход всем документам, никакого бюджета страны не хватит на их реализацию. Поэтому они тщательно проверяли каждую цифру, урезали каждую смету, которая как правило была завышена в 2 раза, сверяли каждую букву и запятую со своими возможностями. Задача стояла самая простая: возвратить ряд сомнительных документов по техническим причинам, не обижая тем самым их авторов.

К этому времени обстановка в стране накалилась до предела. В соответствии с поручением Политбюро ЦК КПСС на базе научных советов АН СССР была создана временная научно-техническая экспертная комиссия по проблемам повышения эффективности мелиорации под председательством вице-президента АН СССР академика А. П. Яншина. Колоссальный общественный резерв был использован на полную катушку.

Перспективный план развития начал свое путешествие по инстанциям. ЦК и Совмин переправили его в экспертную комиссию. Там его долго перебрасывали от одного эксперта к другому, те делали пометки и незначительные замечания, но ни один не удосужился посмотреть в сопроводительные документы. Наконец, к концу года план с положительным заключением экспертной комиссии возвращается в ЦК и Совмин. Там еще месяц он изучается то в отделе науки, то в отделе сельского хозяйства. В столице хорошо знали Василия Васильевича Худякова: он одно время возглавлял отдел сельского хозяйства, грамотный, добросовестный специалист, да и возглавляемый им Главк занимается серьезной проблемой. Трудно отказать таким людям. И когда уже не было никакой надежды на возвращение документа в наш Главк, кто-то из работников Совмина случайно бросает взгляд на опечатку в расшифровке подписи под сопроводительным письмом. Вот она, спасительная зацепка задержать принятие документа! Прямо находка для ЦК КПСС! Документ вместе с «развращающим» сопроводительным письмом тотчас возвратили в наш Главк с надеждой, что его не успеют переслать исправленным до конца года. Фамилия начальника была подчеркнута дважды красными чернилами, а в приписке значилось, что такого начальника Главка не существует. Василь Васильевич, увидев такое замечание, угодил с инфарктом в Кремлевскую больницу. Три его заместителя не знали, что делать. Никто из них не горел желанием брать на себя ответственность. Да, консерватор сохранил лозунги прошлых лет, оберегая их. Общество он хотел видеть мыслительно неподвижным, а себя, самого мыслящего, непогрешимым. Именно такое мышление уже никак не совпадало с тем временем. Общество теряло все, но ведомства, чувствуя скорый крах, приобретали: штаты, кабинеты, оклады, премии. Все тот же престиж, масштабность и грандиозность своей деятельности в ущерб благосостоянию народа. Я знал это хорошо и не понаслышке: был членом двух научных советов. Институт, да и Главк в целом, ничего нового не могли дать народному хозяйству. Они еще держались на плаву благодаря старым разработкам. Оборудование устарело, научные мысли закостенели. Все смотрели на начальника Главка, как на спасителя, надеясь на его авторитет. Когда Василий Васильевич вышел из больницы, документы так и лежали на его столе нетронутыми. До его принятия и рассмотрения в ЦК КПСС оставались считанные дни. Секретарь – машинистка принесла новое сопроводительное письмо на подпись. Василий Васильевич, глядя на красивую молодую девушку, промолвил:

– Что у вас на уме, когда вы печатаете такие важные документы?

Девушка, явно не страдающая таким пороком, как чинопочитание, но ценившая свои внешние данные, как самое важное достоинство, заявила:

– Я бы об этом не думала, если бы была замужем!

Ошарашенный начальник Главка подписав сопроводительное письмо, расшифровку фамилии прочитал вслух несколько раз: не пропущена ли буква «д» снова.

Прошло более четверти века, а мы уже наблюдаем новый вид бюрократизма, сдобренный на коррупции. Как жаль!

Клад

– Кому этот дом принадлежал? – спросил меня Николай, муж моей свояченицы. Он стоял посредине двора и с любопытством разглядывал старинные наличники видавшего виды дома.

Николай только утром приехал из Грозного к жене и десятилетнему сыну. Та еще несколько месяцев назад сбежала в наш провинциальный южный городок к сестре, чтобы осмотреться, подобрать домишко для житья. Сняла жилье у давнего знакомого сестры, тот давно уже перебрался в Москву, а старый родительский дом требовал присмотра.

– Кирпич добротный… – продолжал Николай, небрежно здороваясь со мной.

Женщины отправились хлопотать на кухне. Я сказал:

– Поговаривают, до революции здесь жил богатый купец.

Он улыбнулся чему-то своему, внимательно посмотрел на меня и сказал:

– А я-то смотрю, стены в полметра толщиной, снарядом не пробьешь, хорошо домишко сохранился.

– Да ему лет сто…

– А подвал какой глубокий и крепкий, прямо бомбоубежице…

– В этом подвале в Великую отечественную люди прятались от налетов фашистских самолетов, – объяснил я.

Но Николай, казалось, меня уже не слушал. Нижняя губа отвисла, а глаза так и засверкали. Он заговорщически подмигнул и прошептал: «Наверняка, клад где-то в доме есть». Я ничуть не удивился такому заключению. Мужу моей свояченицы после рюмки-другой везде чудятся клады. А так как он выпивал часто, то был вечно в поисках. Война в Чечне наложила отпечаток – чем дальше спрячешь, тем дольше сохранится.

Вот уже около часа мы сидели с Николаем в беседке за большим столом, жены ушли в дом, а мы незаметно в разговорах опрокинули бутылочку белой. Стоял гомон, хотя в беседке, кроме нас двоих, никого не было. Тема разговора одна – война в Чечне. Часто какой-нибудь жест или оброненное слово вызывали целый рой воспоминаний или прискорбную тишину.

Солнце припекало. Николай раскисал на моих глазах, чувствовалось, что не спал всю ночь. На лбу вдруг собрались морщинки, он сосредоточенно, как умеют только хорошо подвыпившие люди, посмотрел на подвал и произнес:

– Жа-аль, что не взял с собой металлоискатель, я бы весь подвал и стены прощупал.

Я его стал успокаивать, приговаривая, что дому уже двести лет и кто только в нем ни жил, давно его вдоль и поперек простукали. Но Николай не унимался.

– Да-с! – приговаривал он, а сам хитро поглядывал на меня, что-то замышляя.

Когда мы заканчивали вторую бутылку водки, солнце поднялось еще выше – припекало вовсю. Сидеть в беседке стало душно. Мы спустились в подвал. Поставили стол, уселись и стали потягивать пивко, закусывая рыбкой, которую Николай привез из Грозного. Я стал расспрашивать его о войне и об их жизни в этих условиях. Он как-то неохотно рассказывал, все время поглядывая на сводный потолок из большого камня, стянутый крепким металлом. С каждым глотком пива он все чаще и чаще возвращался к той мысли, что где-то здесь зарыт клад. Эта мысль им полностью овладела. Я ему стал говорить, что эта затея и гроша ломаного не стоит, но он только ухмылялся:

– Посмо-отрим, чья возьмет…

Через некоторое время, выпив еще пивка, он стал мне выговаривать:

– Эх, живете вы здесь, в благополучном месте, и не знаете,