Бог жесток - Сергей Белавкин

С угрюмым, нелюдимым Михалычем оказывается сложнее. Его фиолетово-багровое лицо отражает все перипетии нелегкой, алкогольно-трудовой жизни. Выслушав наше предложение, он долго сопит, хрипит, кряхтит и наконец молчаливым кивком соглашается загнать казенное добро. Михалыч — личность в деревне уважаемая и ценная — сторож в гараже колхозных тракторов и сельхозтехники.

А еще спустя полчаса мы с Петром Евсеичем, постепенно впадающим в пьяный сон, тряслись по ухабам проселочной дороги. Мне частенько приходилось расталкивать старика, чтобы не сбиться с намеченного им маршрута. Справа тянулась глухая стена черного леса, слева раскинулось необъятное русское поле. Под мелко сеющим дождем гнили стога невывезенного сена, желтая трава на обочине, смешавшись с грязью, превращалась в однородную ржавую слизь.

Свернули в лес. Треск сучьев заглушался ревом мотора. Петр Евсеич завалился на мое плечо и захрапел. Допотопная двустволка со сбитым бойком валялась у меня под ногами.

В какой-то момент он закричал во сне. Я нахлестал старика по щекам. Очухавшись, он устремил на меня страшный безумный взгляд, в зарослях бороды пузырилась слюна.

— Сын пригрезился, — тяжело дыша, признался Петр Евсеич. — Стоит передо мной как живой и проклинает грязными словами. Экий б… потрох! Понимал бы что еще в родительской любви!

Но привидевшийся кошмар отбил у отца всякое желание спать. Теперь он указывал дорогу, через слово поминая сыновью неблагодарность, распущенность и дурость. Женскому роду досталось втройне.

Несколько раз мы сбивались с пути, и я начинал отчаиваться, думая, что с моей стороны было ужасной глупостью пойти на поводу у свихнувшегося алкаша. И вдруг я увидел следы протекторов легкового автомобиля. Узкая раскисшая дорога петляла в лесных зарослях.

— Где-то здесь, — дрожа, повторял Петр Евсеич.

Деревья расступились, и взору открылась небольшая поляна с россыпью сгнивших пней, окруженная армией папоротника и камышами. Пахло тухлой водой.

Сторожка лесника практически сровнялась с землей, была видна только поросшая мхом крыша. Я заглушил мотор и, достав пистолет, выпрыгнул из трактора. Приблизился к домику, обошел вокруг него несколько раз. Оконных проемов не было, дверь, уже давно забитая крест-накрест досками, наполовину вросла в зелено-бурую почву. Через дверь в сторожку не входили, пожалуй, много лет, и все же я был уверен, что человеческая нога ступала здесь совсем недавно: в изобилии свежие окурки, пустая бутылка из-под водки, сохранившая резкий спиртовой запах, штук пять вскрытых консервных банок со следами соуса на дне. Я поднял голову и разглядел небольшое чердачное оконце, мох возле него был основательно притоптан — значит, именно таким образом забирались в дом. Я вскарабкался на крышу, извлек карманный фонарик и направил луч света в темноту. Чердак был настолько низок, что мне при моем росте пришлось бы перемещаться по нему на коленях. Однако необходимость эта отпадала — внутри пусто. Единственное, что обнаружил я, — люк в полу, через который можно было проникнуть в дом. Разочарование поджидало меня и здесь в виде огромного амбарного замка. Подергал замочные петли, но они не поддались. Ничего не оставалось, как вернуться обратно к трактору, подогнать его вплотную к сторожке, воспользоваться стальным тросом и, обмотав один его конец вокруг замка, дать задний ход. Люк вместе с замком и петлями, разворотив чердачное оконце, вылетел на поляну. Петр Евсеич тупо наблюдал за моими действиями.

С чердака внутрь сторожки вела скользкая, кое-где покрывшаяся плесенью деревянная лестница. Там было сыро, темно и тихо, как в могиле. Я щелкнул предохранителем, отчетливо произнес: «Стреляю на шум» — и только после этого начал спуск.

И вот, пригнув голову, чтобы не удариться о потолок, уже стою на трухлявом неровном настиле. Пучок желтого света от моего фонаря пожирает мрак. Сердце ухает в груди как паровой молот. Вижу замшелые бревенчатые стены, покрытую отсыревшей газетой тумбу с огарком свечи, деревянную лежанку с ворохом какого-то древнего тряпья. Что понадобилось здесь Александру Солонкову, остается по-прежнему загадкой. За спиной шорох. Резко разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. В световом пятне мелькает бледное испуганное лицо ребенка. Щупленький светловолосый мальчик жмется в угол, закрываясь телогрейкой. В голубых, широко распахнутых глазах — ужас, жалобный крик умирает в глотке.

— Не бойся, — шепчу я. — Тебя ведь зовут Саша?

— Саша… — дрожат его закусанные губы.

— Я за тобой. — Только тут до меня доходит, что следует убрать пистолет.

— Вы знакомый папы? — спрашивает он.

— Наверное, — неопределенно отвечаю я.

— Его почему-то давно нет, — неуверенно говорит мальчик. — Раньше приезжал сюда каждый день и привозил поесть. А сейчас у меня осталось всего полбанки тушенки и совсем немного хлеба. Воды в котелке на донышке…

— Потерпи немного, — прошу я. — Как относился к тебе папа?

Саша Стрелков поднимает на меня сосредоточенный взгляд.

— Сначала я его очень боялся, — серьезно, с недетской рассудительностью рассказывает он. — Я просто умирал от страха, не мог ни говорить, ни дышать. Но тогда я еще не знал, что это мой папа. Какой-то большой мужчина, который неприятно пахнет. Он поднял меня с кровати, закрыл мне рот рукой и завязал глаза. Потом нес меня на руках по коридору, но из-под повязки я увидел, что наш сторож лежит на полу весь в крови. Мы долго ехали на машине и оказались здесь. Все это время я лежал связанным на заднем сиденье. Мужчина вытащил меня и положил на землю. Он слазил в дом, вернулся с лопатой и принялся копать яму. Он копал и пил водку. Потом подтащил меня к яме и столкнул в нее. Я плакал и просил пощадить. Я не понимал, за что он так со мной. А он стоял и держал у меня над головой лопату. Несколько раз замахивался и останавливался. И вдруг отшвырнул ее в сторону, вытащил меня наверх и… стал прижимать к себе и целовать. Он был очень пьян, и все щеки мокрые от слез. Я испугался еще сильнее. А он без конца повторял, что мне нечего бояться, он не причинит мне зла и никто не причинит, потому что он будет меня защищать. Тогда-то он и сказал, что он мой папа… Скажите, это действительно так?

— Да, это так, — подтверждаю я.

— Но почему тогда он хотел меня убить? — недоуменно спрашивает мальчик.

— Жизнь — очень сложная штука, — говорю я. — Не так-то просто в ней разобраться. Но мы обязательно попробуем.

Мы выбрались из домика и направились к трактору. Петр Евсеич спал в кабине. Я растормошил его.

— Подвиньтесь, у нас пополнение.

Седобородый непонимающе взирал на Сашу Стрелкова.

— Кто он?

— Ваш внук, Петр Евсеич, — представил я. — Вы удивлены, но он на самом деле ваш внук.

— Чертовщина какая-то, — выругался дед. И принялся шарить под сиденьем, где хранилась бутылка с самогоном.

В город мы возвращались на электричке. Саша Стрелков, ослабевший и перенервничавший, спал у меня на коленях. А я находился в напряженном раздумье. Вскоре решение созрело.