Горький без грима. Тайна смерти - Вадим Баранов

Художник-новатор, Горький глубже большинства современников осознавал необходимость сохранения преемственности историко-культурных национальных традиций.

Совершенно с иных позиций подходили к истории Сталин и его окружение. Новое надо строить вопреки проклятому прошлому. Прошлое — это средоточие пороков, насилия, зла… Россия — тюрьма народов. Горького до глубины души возмущало не только то, что навсегда исчезнет с карты России имя одного из ее славнейших городов. Чем больше задумывался он над самой процедурой подготовки этого «мероприятия», тем больше отвращения испытывал к ненавистным его сердцу художника закулисным играм.

Конечно, он прекрасно понимал, что за плотной народной массой, охваченной единодушным энтузиазмом, чуть поодаль стоит скромненький аппаратчик с циркуляром в руке. И в этом-то циркулярчике с точностью до запятой сформулировано, что именно оная масса должна будет единодушно восславить либо, насупротив, гневно осудить. Аппаратчиков не очень смущали накладки, которые Горький отметил для себя уже потом, когда взвешивал весь ход событий.

Кто, так сказать, первым должен был произнести заветное «э»? Конечно, на том самом заседании 26 сентября, которое проводил Жданов в Нижнем, с предложением о переименовании должен был выступить сормовский рабочий (Овсянников была его фамилия).

«Громко грянула буря аплодисментов представителей доживавшего свои последние дни Нижнего», — восторженно вещала газета, для которой уже был отлит другой клишированный заголовок.

Буря аплодисментов… Предрекавший социальные бури в начале века, мог ли он предполагать, что «бурю» можно будет проводить в плановом порядке, абсолютно точно дозируя силу ее звучания, да и самый ее характер?

Возмущенный историей с переименованием, Горький внутренне порывался как-то выразить к этой процедуре свое отношение. Но как? Перебирая в памяти хронологию юбилейных событий, он убеждался, что ему не оставляли для этого никакой возможности. Ведь как обстояло дело? Поначалу шла масса подготовительных мероприятий, создавались всякие там комиссии, комитеты и так далее. Это, так сказать, первая фаза.

Вторая — сам юбилей. 17 сентября опубликовали постановление о награждении его орденом Ленина (свой первый рассказ, «Макар Чудра», он опубликовал в газете «Кавказ» в 1892 году, 12 сентября, — отсюда и пошло исчисление его литературного стажа).

25 сентября в «Правде» появляется приветствие ЦК ВКП(б), а вечером проводится торжественное заседание в Большом театре. Доклады А. Стецкого и А. Бубнова, приветствие А. Барбюса, стихи А. Безыменского…

Но кое-что озадачивало сразу. Открывший заседание от имени ЦК, ЦИК и Совнаркома Калинин огласил постановление о награждении орденом Ленина. Казалось бы, тут же его и вручить! Но почему-то не вручили… Вроде бы и заработал орден-то, да не вполне. И еще Постышев огласил предложение ЦК партии и нижегородских организаций о переименовании Нижнего Новгорода в Горький.

Оказывается, отголосок той «бури», которая прогремит еще только завтра в ждановском Нижнем, с какой-то непостижимой уму скоростью успел донестись сюда и в тот же день прозвучать со сцены Большого театра!

Однако централизованным путем трудно было предусмотреть все мелочи. И вот уже оказывается, что в сормовской газете не печатается вовсе ничего о торжественном собрании, на котором первым с предложением о переименовании выступил как раз сормович!..

С момента торжественного собрания (25 сентября) время ловко слизывало с календаря листок за листком, а Горький по поводу согласия на переименование высказываться и не думал. Благодарностей от него начальство так и не дождалось.

И вот лишь 7 октября, когда, собственно говоря, юбилей давно уже отгремел, принимается само постановление о переименовании… Так сказать, третья фаза, пост’юбилейная. И в тот же день Сталин со свитой приходит к нему как ни в чем не бывало, чтобы побеседовать об организации Всесоюзного института экспериментальной медицины, идею которого предложил Горький.

Уж не было ли это тоже своего рода «медицинским», точнее сказать, психологическим экспериментом? Твое категорическое нежелание принимать «подарок» — название города — уравновешивается высочайшим личным вниманием и осуществлением одной из твоих заветных идей?

Текст постановления был опубликован в «Правде» еще спустя три дня. «По ходатайству нижегородских местных общественных, партийных и профсоюзных организаций, в ознаменование 40-летия литературной и общественной деятельности М. Горького переименовать город Нижний Новгород в город Горький и Нижегородский край в Горьковский край».

Все-таки не послушали его! Переименовали-таки город «вдогонку» юбилею.

Горький вдруг особенно сильно ощутил какую-то тупую, каменную усталость. Больше всего выводило из равновесия то, что под видом чествования совершалось оскорбительное насилие над его волей. Разве могут соображения государственной необходимости утверждаться в жизни ценой унижения личности?

Уехать бы поскорей!

Но и уехать в Италию, оказывается, он пока не может: орден-то Ленина не вручен до сих пор! Не откладывать же получение до следующего приезда! Будет выглядеть как демонстрация…

А история с орденом почему-то принимала все более затяжной характер. Объясняли: то одно мешает, то другое… Продолжалась какая-то странная игра, которая, похоже, кому-то должна была доставить удовольствие.

Орден вручили спустя 20 дней после опубликования указа, 27 октября. И тотчас же, через день, Горький выехал за границу. Выехал, несмотря на то, что в тот же день, 29 октября, открывался Пленум Оргкомитета Союза писателей. А ведь он являлся его почетным председателем…

Всего лишь за несколько дней до прощального дня он пишет землякам. Что? В газетах это было опубликовано как «Письмо рабочим и трудящимся города Горького». Скажем прямо, не только не очень выразительный, но и не очень грамотный заголовок: почему надобно как-то выделять рабочих среди остальных трудящихся? Но дело в том, что это не горьковский заголовок, а тот, которым снабдила текст редакция, и мы точно не знаем, согласовала ли она его с автором письма.

В этом не столь уж лаконичном послании нет ни слова о новом названии города, о благодарности землякам за оказанную честь и т. д. Вообще как будто бы ничего не произошло, все осталось по-старому. Да и адрес-то «письма» гораздо шире — оно, в сущности, обращено к рабочему классу страны.

Впрочем, был в тексте письма, вообще лишенного патетических славословий мудрому руководству, один пассаж, который мог заставить смекалистого читателя слегка призадуматься. Надеясь на то, что интеллектуальная энергия строителей социализма будет все более возрастать, Горький полагает, что «она поможет стальному организму нашей партии выбросить из него изработанные, стершиеся винтики, проржавевшие части»…

То Горький пишет Сталину, что в партию устремляется «двуногий хлам», то подпускает шпильку по поводу каких-то винтиков… А за Нижний — обиделся явно. Насмерть. Даже в заголовке не захотел своей рукой написать название города по-новому. Так и не сказал нужных слов, не выразил своей благодарности партии, не одобрил широко разворачивающейся кампании рождения новых названий, означающих разрыв с прошлым.