Формула преступления - Антон Чиж

Слизнув волнение, юный чиновник начал самым загадочным образом:

— Случилось это в конце декабря…

Не сыскать дней беззаботнее Святок. Снег лежит плотным ковром, сверкая и искрясь, морозы встали, кончились метели, вышло солнышко, наступило Рождество, и на душе так светло и привольно, словно уже весна. Да она и не за горами. Вся столица погружается в праздничные гуляния. Важные государственные учреждения и те откладывают решения судеб Отечества и народного благоденствия в дальний ящик, чтобы окунуться в радостный водоворот.

Даже преступный мир, стесняясь нарушить закон праздника, отправляется на каникулы. Стихают карманные кражи, про грабежи не слышно, а если и случается происшествие, то по невоздержанности. С такой мелочью полицейские участки сами справляются, раз им не позволено отдыхать, как нормальным обывателям.

А вот сыскная полиция со спокойным сердцем наслаждается жизнью. Чего штаны протирать в присутствии, все равно дел никаких! Так что под конец двенадцатидневного веселья кое-кто из доблестных сыщиков еле жив. Требуется отменное здоровье, чтобы пережить Святки. Не каждому они под силу. Особенно юным чиновникам.

На третий день святочного безделья Родион открыл глаза и кое-как разглядел толстую стрелку, которая обогнала десятый час. Вместо того чтобы бодро вскочить и сделать утреннюю гимнастику (хотелось бы взглянуть на таких героев), он поступил как разумный человек, а именно: плотнее закутался в одеяло. Но в отличие от нас с вами, старающихся придавить лишний часок, стал лежа анализировать, до чего же докатился.

Мысленно загибая пальцы, Ванзаров счел пережитые испытания. Вскоре обнаружилось, что мысленных пальцев не хватит и придется добавлять новые. А все потому, что за последние дни он не отказался ни от одного приглашения и в результате умудрился побывать, кажется, у всех родственников и знакомых и даже знакомых их знакомых. Ну и за каждым застольем, без которого Святки не представить, конечно же…

Нет, совсем не то, что подумали. В напитках Родион меру знал. А вот в закусках… Только прикинув в самых общих чертах, какое количество холодцов, салатов, жаркого, заливных судаков, печеных поросят, кулебяк, тортов и прочих домашних изысков уничтожил, он немедленно пришел в ужас. Если, конечно, в ужас можно прийти вот так на диване. Со всей ясностью логической мысли Родион осознал: еще немного — и рискует потерять форму. Хотя было бы чего терять, честное слово! Но испытания на крепость духа и желудка еще не закончены: сегодня опять званый обед у матушки.

Перевернувшись на бок, Родион окинул себя мысленным взором и сделал неутешительный вывод: так жить нельзя. Иначе не только потеряет форму, нет, форма была, но отупеет. Что для сыщика, подающего надежды, совсем не годится. Короче говоря, надо отказаться от матушкиного обеда. Или хотя бы прогуляться перед ним. Решено и подписано.

С чувством выполненного долга Ванзаров прикрыл глаза на секундочку, чтобы поглубже осмыслить решение, а когда открыл, обнаружил, что проспал до одиннадцати. Это уже никуда не годилось. Выкинув себя с дивана, он прошлепал на кухню, где опрокинул ведро леденой воды на голову, завопил как ошпаренный, растерся жестким полотенцем и облачился в свежий костюм.

Сунув нос в стекло и продышав морозный узор, Родион открыл Садовую улицу в снежном блеске и праздничном безделии. Атмосфера манила прогуляться и насладиться январским днем. Упустить чудесный миг было преступно. А сыскная полиция борется с любыми преступлениями.

Выйдя на улицу, Родион вдохнул полной грудь и… наполнился чистой морозной радостью, какая бывает только на Святки. Не торопясь и наслаждаясь каждым мгновением, отправился в сторону Никольского рынка. Прогулка была столь чудесной, что он сам не заметил, как дошел до гранитной набережной Крюкова канала.

Праздник искрился и переливался на все лады. Вода скрылась под белой периной, расшитой следами веселых полозьев. Горят золотом купола Никольского собора. Сбитенщики перекрикивают друг друга, предлагая медовый отвар. Девахи в пестрых платках, румяные и озорные, гуляют парочками, смеются над симпатичными мужчинами, строят глазки военным. Мальчишки с ором носятся друг за дружкой. Снег хрустит под ногами. Редкие сани пролетают со свистом. В общем, так хорошо, что и сказать нечего, кроме: как хорошо!

Окинув взглядом запорошенные окрестности Коломны, Ванзаров ощутил легкий намек голода и уже собрался поворотить, как на той стороне канала заметил фигуру городового. В отличие от мрачного постового в черной шинели, который и в праздники тянет лямку, этот был также мрачен, притопывал и прихлопывал рукавицами. Только вот стоял не на должном месте. Рядом с ним согревалась еще парочка городовых. Промерзшие лица постовых были знакомы — все как один из 3-го Казанского участка. И хоть зевак, сколько хватало глаз, и в помине не было, узнать полицейское оцепление труда не составило.

Праздничное обжорство не смогло задушить любопытство. Родион ощутил позыв куда сильнее голода. Захотелось узнать, что же такого преступного случилось, когда в мире царят покой и благодать. Хоть глазком взглянуть. Ну что в этом такого: только узнает, что стряслось, и сразу на обед.

Недолго думая, вернее, не думая вообще, Ванзаров съехал, как мальчишка, по ледяной горке гранитного спуска к самому каналу, пересек лед и вышел к другому берегу, к большому неудовольствию городовых. Начальству, хоть и мелкому (по чину, но не по фигуре), лениво отдали честь, но что случилось, ответить не могли. Или не пожелали. Их дело маленькое: вызвали и поставили.

Снаружи охраняемый домик выглядел мирной обителью, в которой не может случиться ничего страшнее разбитой чашки. Двухэтажный особнячок, какие попадаются только в этой части столицы, был построен в начале века, но вид имел ухоженный и чистенький. Как праздничный тортик. Внутри выглядел не менее опрятным, чем снаружи. Уют семейного особнячка жарил от натопленной печки. Аккуратные половики, начищенные зеркала и даже люстра в чехле говорили о пристойном достатке владельцев.

Отряхнув ботинки, Ванзаров снял шляпу, чтобы поздороваться, но вежливость пропала зря. В комнате вроде большой гостиной с широкими креслами имелось три двери. На второй этаж вела дубовая лестница. И нигде ни одной живой души. Словно обитатели вымерли — ни хозяев, ни прислуги. Быть может, кто-то прятался на кухне, к которой вел тесный коридорчик с одежной вешалкой. Только уж очень тихо сидят, ни звона посуды, ни шипения самовара. Прямо-таки мертвая тишина.

Родион прошелся по пустой зале. Каждая вещь сверкала чистотой. Так идеально хозяйство вести трудно. В семье обычно кто-нибудь или вещь бросит, или мусор оставит, или беспорядок наведет. А тут образцово правильно, не по-домашнему. Как в дорогой гостинице.

И правда: на скромной конторке, притиснутой в уголок, нашлась книга регистрации постояльцев. Вернее — постоялиц. Чистенький домик служил пансионом дамам, которые не любили меблированные комнаты или гостиницы, а желали получить хорошее обслуживание и уединение. Подобный комфорт стоит дорого, не каждая дама сможет позволить себе такой пансион. Да и постояльцев много не поместится. Судя по редким записям — лишь четыре гостьи изволили остановиться. Только где же они все?