Легендарные разведчики - Николай Долгополов

И в отличие от того, что пишут некоторые авторы, будто все тревожные сообщения игнорировались, информация от агентов Короткова воспринималась в Москве серьезно. Леману всегда доверяли.

Центр оценил работу «Старшины» и «Корсиканца». Для Хар-нака и его группы стали присылать с дипломатической почтой рации, шифры, коды, деньги… Но Коротков просто физически не смог передать антифашистам всю аппаратуру и немецкие марки, доставленные из Москвы во второй половине июня. А радист резидентуры не успел как следует обучить работе на рации немецких антифашистов.

Вилли Леман назвал точную дату нападения Германии. Утром в четверг 19 июня 1941 года в посольском кабинете выходящего на связь с Брайтенбахом сотрудника разведки Бориса Журавлева раздалась комбинация из двух звонков. Они различались определенным интервалом и продолжительностью. Такова была договоренность: звонили из двух разных телефонных автоматов, но расположенных близко друг от друга. Эти звонки означали срочный и категорический вызов на встречу. На нее мгновенно отправился не заместитель резидента Александр Коротков (так указано во многих публикациях), а его непосредственный подчиненный Борис Журавлев. Встреча длилась всего несколько минут. Создалось впечатление, что Брайтенбах даже забыл о правилах конспирации. Обычно сдержанный, он едва выдавил: «Война. Всё решено и бесповоротно. В воскресенье, 22-го. В три утра. По всей линии границы, с юга на север. Объявление будет формальное. Одновременно с первой бомбой. Прощайте, товарищ!» Так что вряд ли после всего этого можно десятилетиями говорить о «внезапности» фашистской агрессии.

Шифрограмма в Москву ушла немедленно, и чтобы придать ей, наиважнейшей, еще более солидный вес, не по линии резидентуры, а через дипломатическое представительство. На подготовку к войне у Советского Союза оставалось почти трое суток.

Когда началась война, Коротков находился в Берлине. И даже в эти дни успел немало. Хотя уже в три часа утра 22 июня здание советского посольства было оцеплено эсэсовцами в стальных касках и с карабинами в руках.

Единственным дипломатом, которому позволили выезжать в немецкий МИД по предварительной договоренности и в сопровождении начальника охраны посольства офицера СС Хайнеманна, был назначен Валентин Бережков — хороший друг Короткова.

Он и помог разведчику вырваться из посольства. Бережков переговорил с Хайнеманном, придумав версию, по которой Коротков хочет проститься со своей любовью — красавицей-немкой и передать ей подарок.

Возможно, даже вероятно, что эсэсовец понял: все это — игра. Однако Коротков был в курсе того, что Хайнеманн, руководивший охраной посольства уже два года, не проявлял неприязни к советским дипломатам, охотно с ними беседовал. Так что был шанс, что он игру примет. Коротков деликатно переговорил с ним, предложив оставить в распоряжении эсэсовца свои накопления. Ведь при депортации из Германии советским гражданам разрешалось захватить с собой лишь чемодан с носильными вещами и сто марок. Коротков отдал Хайнеманну тысячу, сказав: пусть уж Хайнеманн на эти деньги оплатит свое парадное обмундирование, всё равно пропадать его маркам. Дважды, 22 и 24 июня, немец вывозил Короткова в город и высаживал где-нибудь около метро. Часа через два забирал в другом назначенном месте, и они возвращались в посольство. За это время Коротков звонил по телефону-автомату «Корсиканцу» и «Старшине», передавал инструкции, шифры, деньги…

Опасно смертельно. Ведь уже шла война, а советский разведчик расхаживает по Берлину. Окажись Хайнеманн провокатором, Короткова не спас бы никакой дипломатический паспорт. Он мог бы запросто исчезнуть и навсегда. Ведь формально Коротков всё время находился в посольстве. 2 июля, когда советские дипломаты уезжали из Берлина, они попрощались с начальником охраны. Тот дал понять, что знает: «красавица-немка» тут ни при чем. «Возможно, — сказал Хайнеманн, — мне придется когда-нибудь сослаться на эту мою услугу. Надеюсь, она не будет забыта».

После войны Коротков пытался разыскать Хайнеманна. Не сумел. Почти все члены «Красной капеллы», жившие в Берлине, были уничтожены. Но то, что сделали они, Коротков, другие наши разведчики, так или иначе приближало час Победы…

Вилли Леман был убит гестаповцами. Его судьба удивительна. Оберштурмфюрер СС, старший офицер гестапо Вилли Леман на Лубянке проходил сначала как А/201, а затем под именем Брайтенбах. И, знаете, что поразило лично меня больше всего? До чего же сложна — непредсказуема человеческая судьба. Педант, непревзойденный конспиратор, осторожнейший и опытнейший агент, не позволяющий себе ничего лишнего ни в разговорах, ни в выпивке, был умерщвлен в Доме смерти берлинской тюрьмы Плетцензее в конце 1942 года.

А его непутевый соратник и друг, бывший полицейский Эрнст Кур, он же Рауле, он же А/70, с помощью которого Леман и установил связь с нашими, вышел сухим из воды. Не просыхающий хронический алкоголик, выпивающий после получения денег от советской разведки 17 рюмок коньяку в разных пивных точках, нашпигованных сосисками и шпиками. Болтун, звонивший подшофе своему советскому куратору прямо домой и спрашивавший: как это по-русски «пролетарии всех стран…»? Человек, которого советская разведка вывезла на несколько лет в Швейцарию — только бы не навел, не выдал Лемана. Грубиян, на которого жаловалась в полицию сожительница и квартира которого несколько раз обыскивалась гестапо, ибо гражданскую жену заподозрили в коммунистических симпатиях… И этот Кур выжил, выдюжил, пишу об этом не без симпатии, и даже продолжил сотрудничество с советской разведкой в послевоенные годы. Он был вычеркнут из списков агентурной сети лишь в 1950 году, да и то по возрасту: бесшабашному агенту шел уже восьмой десяток.

А Леман, скромный, незаметный, был бесценен. И не потому, что оказался единственным в своем роде. Его эффективность, как стало понятно из рассекреченных архивных материалов, фантастическая. Неприметный «дядюшка Вилли» работал бок о бок с такими зловещими фигурами фашистских спецслужб, как Мюллер и Шелленберг, и ухитрился обмануть всех, всех до одного. Он напередавал в Центр ценнейших сведений на 28 томов! Предупреждал о готовящихся арестах советских разведчиков и агентов. Давал подробнейшие описания структур гестапо. Сообщал о политических планах Гитлера. А чего стоило одно лишь официальное вступление в члены СС. Леману, как и всем остальным, пришлось документально доказывать свое арийское происхождение вплоть до 1800 года, а чтобы претендовать на офицерское звание — до 1750-го! И все эти тщательнейшие проверки он прошел, был номинально зачислен в 44-й Берлинский штурмовой отряд СС.

Один из старейших работников гестапо назвал точную дату — 25 апреля 1941 года — предстоящего вторжения в Югославию. Это имело огромнейшее значение: Гитлеру пришлось отсрочить войну с Советским Союзом. И теперь понятно, чем объясняется разнобой в датах начала нападения на СССР, — о них регулярно передавали в Центр самые разные источники советской внешней и военной разведок.

То было последнее сообщение Брайтенбаха. Связь с ним была прервана. Впрочем, к весне 1942-го Центр не сумел восстановить ее ни с одним из своих берлинских агентов, в том числе участников мощной «Красной капеллы». Но, напомню, 5 августа 1942 года в район между Брянском и Гомелем опустились на парашюте два советских агента — два немца антифашиста Хесслер и Барт. Через неделю пара радистов с двумя рациями, действовавшая под видом отпускников, добралась через Варшаву и Познань до Берлина. Она должна была восстановить связь с «Красной капеллой», а уж потом…