Все люди умеют плавать - Алексей Варламов

– Give me your hand.

– Вы не говорите по-русски? – улыбнулся он.

– Плохо-плохо, – улыбнулась она в ответ.

На литовке был красивый узкий купальник. Наверное, она согласилась бы, если бы он пригласил ее вечером в кафе, а потом пошла гулять по дюнам и купаться в ночном море.

– Ходжа Насреддин однажды спас человека, – стал говорить он, держась рукой за серф. – Тот тонул в озере, а люди, которые пытались его спасти, кричали: «Давай, давай руку». Но он продолжал тонуть. Насреддин спросил: «Этот человек бедный или богатый?» Ему ответили: «Богатый». – «Тогда надо кричать: на!»

Женщина на серфе засмеялась.

– Buy. Пока, – крикнула она.

– Разве вы не хотите, чтобы я вас спас? – удивился он.

Она снова засмеялась, а он потянул на себя край ее доски. Серф покачнулся. Женщина нахмурилась и вопросительно на него посмотрела. Он ухватил ее за ногу и потянул на себя. Она была очень сильная и, когда поняла, что он не шутит, начала сопротивляться. Серф накренился, и она полетела вместе с парусом в воду. Оба барахтались, и он вдруг почувствовал, что устал и у него может не хватить сил ее одолеть. Она не понимала, что он хотел спасти ее из воздуха и вернуть в воду, как вернул он своего тренера и красивую Регину.

Вцепившись с двух сторон в серф, мужчина и женщина бились под водой ногами, как ватерполисты. Лица матери, Регины и других женщин промелькнули на русалочьем литовском лице. Она смотрела на него, тяжело дыша, и выжидала момент для броска. Одежда на ней порвалась, он видел ее груди, все это напоминало ему летний день на берегу озера с мутной водой, и желание смешивалось со страхом.

Вдали послышался звук мотора. Женщина стала что-то выкрикивать на своем певучем русалочьем языке. Нужно было бросить ее и уплыть прочь. Но она могла донести на него, и неизвестно, поверили бы ему глупые сухопутные люди и нашел бы он в этой стране хорошего адвоката. Он изловчился, схватил русалку за волосы и притянул к себе. Она хлебнула воды, обмякла и стала медленно опускаться. Вот и все. Море не озеро, если оно что-то забирает, то не возвращает, подумал он и поплыл дальше по направлению к закатывающемуся солнцу, мерно взмахивая руками, как учил когда-то тренер из бассейна на рабочей окраине Москвы.

Их было на курсе три обалдуя: Никита, Виля и Анастас. В институте они ничего не делали. Иногда появлялись загорелые, шумные, а потом уносились снова. Как учились, никто не знал. Зачем учились – тем более. Институт стоял посреди Москвы и был тихий, девичий и сонный, как провинциальный городок. Готовил учительниц для области. Мальчиков туда принимали за одно то, что мальчики, и по той же причине не выгоняли. К тому же мальчики были видные. Туристы-водники. Ходили в походы. Карелия, Урал, Алтай, Саяны, Тянь-Шань. Когда изредка появлялись на занятиях, собирали вокруг девок, показывали фотографии и рассказывали страсти про бочки и пороги. Еще Виля любил Брежнева передразнивать. Очень смешно получалось. Всерьез к ним никто не относился, но любили их и все шалости им прощали.

А на третьем курсе лафа у мальчиков кончилась. Началась марксистско-ленинская философия, которую вела член большого парткома, профессор Варвара Петровна Сучкова, низенькая широкозадая дама неопределенного возраста, с круглым лицом и тонкими яркими губами. Говорила Сучкова тихо и вкрадчиво, лекции не читала, а надиктовывала. В поточной аудитории сотня с лишним девиц склоняла над партами аккуратные головки и записывала, а потом по лекциям отвечала. Учебников Варвара Петровна не признавала – лишь свои лекции да подробные конспекты классиков марксизма. Работала она в институте давно, иные из ее студентов становились преподавателями, другие разъезжались по областным школам от Зарайска до Лотошина, нежные девичьи голоса делались хриплыми, а Варвара Петровна все мурлыкала да мурлыкала. Но за каждое пропущенное занятие требовала справку, и из поколения в поколение передавалось, что с Сучковой лучше не связываться.

В январе туристы-водники, обыкновенно сдававшие сессии легко и просто, остались без зачета по диамату и без стипендии. В феврале – марте ничего не происходило, они клеили байдарки, шили палатки и спальные мешки, а в апреле их вызвали на деканат. В просторной светлой комнате с портретом умного лобастого человека все молчали и слушали Варвару Петровну, которая говорила о том, что страна в кризисе и революцию свою может проиграть, в народе беспечность и тяга к буржуазности и что не надо бояться друзей, не надо бояться врагов, а надо бояться равнодушных. Высмеивающих дефекты речи старого, больного человека.

– Просто какое-то доживет ли СССР до восемьдесят четвертого года, – промолвил начитанный Никита, когда, оглушенные, они вышли в коридор с резолюцией дать две недели для ликвидации задолженности по диалектическому материализму.

– Угу, – сказал Анастас. – А как она про Леню? Если на нее стукнуть, пойдет по семидесятой.

На дворе стоял год 1982-й от Рождества Христова, от революции – шестьдесят пятый. Никаких репрессий, никакого КГБ – банальный неуд по диамату, и все свободны.

«Доставайте где хотите конспекты и переписывайте», – сказала инспектор курса. Но для них это был вопрос чести. Как они будут в глаза друг другу смотреть, если под Варварой прогнутся и примутся за Маркса да станут просить сучкины лекции и эти лекции зубрить?

– Пошли втроем в военкомат, попросим, чтобы вместе забрали, – сказал Никита.

– Я уже служил, – буркнул Виля.

– Пойдешь на сверхсрочную. Будем тебе пряжки натирать.

Они пили пиво в стояке на улице Строителей. Бодрились, крепились, но настроение было отвратное.

– А делать нечего, робяты, придется клеить Сашку Вальдес, – сказал Анастас.

– А при чем тут Вальдес? – вяло поинтересовался Никита.

– А при том, что она сучкина дочь.

– Что? – не понял Виля.

– Почему? – спросил Никита.

– Откуда я знаю почему? – рассердился Анастас. – Потому что все мы чьи-то дети. Только одним с родителями везет, а другим – нет. Вот ей не повезло.

– Ты почем знаешь?

– Об этом весь курс знает. И о том, что кроме нас одна Вальдес на сучкины лекции не ходит. Но только ее никто не трогает.

– Во как, – усмехнулся Виля. – А где же партийная принципиальность?

– Мы будем полными чудаками, если этот шанс не используем, – продолжил Анастас. – Девушка она непростая. Требует особого подхода, но я Аньке обещал, что сам ей заниматься не стану.

Маленький кривоногий Виля почувствовал себя таким окрыленным, что еще одно слово – и он оторвется от земли и полетит над большим городом.

– Поручим Никите.

Виля шмякнулся, привычно потер ушибленное место в душе, тяжело посмотрел на Анастаса, но возражать не стал, а только презрительно скривился.