Живые тридцать сребреников - Петр Ингвин

Христианин должен принимать удары судьбы со смирением. Каждое событие для чего-то нужно, оно или возвращает на нужный путь, или учит чему-то. В голову сразу лезет крамольная мысль: а кого именно из множества людей требовалось вернуть или научить? Вадика? У него явно не все в порядке с мозгами, это еще в Столице было заметно, когда на яхту садились.

Нет, кивать на других глупо. Все, что происходит, происходит для каждого, в том числе и для Миры. Какой же вывод сделать из случившегося?

Пока ответа не было. Возможно, он придет позже. Сейчас Мира не знала, что делать дальше. Когда летели сюда из Столицы, планы ограничивались защитой иконы, дальше никто не заглядывал. Все могло кончиться плохо, и обратный путь сменился бы направлением на лечение.

Как поступить теперь? Возвращаться в Столицу? На чем? За чей счет? Главное — зачем? У нее — академический отпуск, она дома, а в Столице успешно учится брошенный ею Сергей, которому ее проблемы сейчас ни к чему.

Для начала нужно, наконец, повидать родителей. Мира поживет некоторое время у них, приведет мысли в порядок, и, может быть, Путь и откроется. Или, возможно, ее помощь потребуется здесь, на маяке, который теперь почти официально стал церковью.

К батюшке Виктору хотели попасть многие, ожидание длилось много часов. Все это время Мира молилась. За Сергея, за батюшку Виктора, за Вадика и оставшуюся в одиночестве Нинель, за родителей, за родных и знакомых, за всех дальних и ближних. За все человечество и за себя грешную, не знавшую, как поступить правильно.

Когда очередь подошла, Мира прошла внутрь и исповедовалась батюшке Виктору. В конце она сказала:

— Я совершила большой грех — ради веры оставила мужа. Не знаю, примет ли он меня обратно, между нами все кончено, и он, скорее всего, возьмет или уже взял другую жену. Поэтому мне не дает покоя другая мысль: если у крестившего меня батюшки нет супруги, могу ли я хотя бы предполагать, что однажды эта честь может быть оказана мне, или между крестившим и крещенным супружеские отношения невозможны?

Исповедь перетекла в прямой вопрос. Мира услышала, как батюшка Виктор вздохнул.

— Не нужно об этом думать, — сказал он. — У тебя есть муж, а у меня есть дело жизни, которое несравнимо важнее брака. Если рядом окажется человек, за которого я буду в ответе, дело пострадает. Я не твой крестный отец, Мира, но пусть не по букве закона, но именно мне выпали обязанности крестного — наставлять тебя духовно и молиться за тебя. Ты мне как сестра и как дочь. — Он несколько секунд помолчал. — Расскажу кое-что, поскольку это уже не тайна. С некоторых пор я стал «видеть». — Последнее слово было выделено интонацией, словно его взяли в кавычки, и сейчас оно как бы вмещало в себя не только то, что означало. — Что-то вроде предвидения. Внезапно приходят яркие картинки прошлого, настоящего, будущего или вариантов будущего — с движением и произносимыми при этом словами. Мне приходит информация, которую я никак не мог знать раньше или каким-то способом узнать теперь.

Слухи оказались правдой. Поверить было трудно, а не поверить — невозможно. Мира знала: в былые времена такое случалось. О подобном много сказано в святых книгах, большей частью они говорили именно об этом — как некоторым людям приходило знание того, что они знать не могли. «Видеть» умели библейские пророки и святые старцы — не так, как хотелось бы, а лишь то, что даровалось свыше. Но этот дар мог оказаться ловушкой, затягивавшей душу в грех гордыни: вот, мол, какой я особенный, мне дано больше, чем другим, «видеть» — это чудо, и получается, что я — святой. Это, мол, уже признали Там и наградили меня.

— Я не заслужил этого дара. — Батюшка Виктор словно отвечал на ее мысли. — Этот дар — не награда, это тяжелый труд для души. Не представляешь, о чем, неведомом раньше, приходится узнавать из первых уст и видеть это, немыслимое, страшное и неотвратимое, собственными глазами. День и ночь молюсь, чтобы миновала меня чаша сия, чтобы прелесть эта сгинула, если она — искушение, а если это все же дар свыше, на что, в силу моей греховности, даже надеяться нельзя, то чтобы он был передан достоянному, тому, кто сумеет распорядиться им правильно, во благо и спасение людей.

Невероятно, но прилетавшие со всех концов Галактики паломники оказались правы, батюшка Виктор видел будущее!

— Что же нас ждет впереди?

Мира спохватилась, что не уточнила, кого «нас» — себя и батюшку Виктора или все человечество. Он ответил, тоже не пояснив как именно понял:

— Не хочу говорить, в основном это больно и ужасно.

— Все так плохо?

— Ты неправильно поняла. Мое «видение» — это как взгляд в окошко. В мире триллионы окон, каждый раз мне открывается лишь одно. Что видно из других и, соответственно, что там происходит, мне неизвестно, я «вижу» лишь часть невообразимо большой картины. Иногда она касается меня, иногда — кого-то из пришедших ко мне с исповедью или затаенной болью, иногда — всех. И то, что я временами «вижу»… — Он на миг поджал губы и прикрыл глаза. — Это тоже ответ на те мысли, о которых ты говорила. Нам с тобой не дано быть вместе, у тебя своя судьба, у меня своя. У тебя есть муж, вы воссоединитесь, и у вас все будет хорошо. Про себя я «видел» несколько разных «будущих». Например, как не доживу до следующего дня ангела и как поведу миллионы людей на борьбу за право жить по собственным правилам, потому что власть нарушает свой же принцип «Будь собой». Что бы ни случилось на самом деле, мне нельзя обзаводиться семьей, это подарок противнику, это способ влиять на меня, которым не замедлят воспользоваться. Этот вариант я тоже «видел», он худший из всех.

В висках стучало: «Поведу миллионы людей на борьбу…»

— Получается, что Вадик сказал правду?

— Ради этой правды он пожертвовал жизнью. Его ждала невероятная карьера, а он выбрал смерть за правду. «Лечение», которому его подвергнут — это смерть души при внешнем сохранении тела. Вадик был прав. Я тоже все это «увидел». Конфед никогда и никого не завоевывал, у него даже армии нет — именно потому, что с появлением тайного оружия необходимость в армиях исчезла. Любая проблема создается людьми, и решать ее нужно через их сознание. Убить легко, так делалось тысячелетиями. Сейчас проблемы решают гвардейцы, они на короткое время получают контроль над сознанием врага, и недавний противник сдается, при этом кается перед поддерживавшими его последователями и восхваляет доблесть, милосердие и чистоту помыслов победителя.

Так и было. «Этический свод водных принципов завоевал мир — значит, он настолько хорош, что никто и ничто не может ему противостоять», — так мыслит обычный человек с любой планеты.

— Единственное, чего Вадик не знал — как работает оружие гвардейца, — продолжил батюшка Виктор. — Я теперь знаю. Я «увидел». Секрет — в ошейнике гвардейца, который принимают за жесткий воротник. В ежедневном ношении, как часть формы, это почти всегда это фикция, настоящий применяется разово, целенаправленно, с множеством предосторожностей и ограничений. В обычное время никто не находится в «боевом снаряжении». Когда требуется, нужное число гвардейцев отправляется в хранилище, чей секрет бережется сильнее, чем все остальные тайны государства. Даже комиссары не знают, где оно находится.