Дети богини Кали - Анастасия Баталова

— Я могу взглянуть на телеграмму? На уведомление? — деловито спросил администратор, вскинув на неё внимательные глаза.

— Да, да, пожалуйста… — сказала Белка, делая вид, что обшаривает карманы форменного кителя с нашивками СР на плечах, — Ой, — добавила она спустя минуту, — кажется, нет ничего, забыла, извините… — Она сделала вид, что собирается покорно удалиться ни с чем, старый трюк, и в последний раз скорбно взглянула на администратора.

— Ну ладно, — буркнул он недовольно, — я понимаю, вы волнуетесь. Всякое бывает. Как зовут вашу сестру?

— Мидж. Мидж Хайт, — поспешно выпалила Белка, стараясь не выдавать радости.

Администратор постучал по клавишам, близоруко сощурившись, провел пальцами по большому монитору.

— Так точно! — радостно объявил он, — есть такая! Мидж Хайт, второе хирургическое, четвертый этаж, первый пост, палата десять. Ступайте, барышня.

У Белки обмякли ноги.

— Спасибо, — пробормотала она ослабевшим голосом и юркнула в дверь.

«Мидж здесь! Она ранена, и, вероятно, серьезно.»

Прежде война никогда не задевала Белку непосредственно, она всегда была где-то рядом, доносилась далекими отзвуками новостных хроник, но никогда ещё она не подбиралась так близко, никогда ещё не представала во всей своей страшной откровенности. А теперь, когда совсем рядом, за стеной беленого больничного корпуса оказалась её знакомая, Мидж, можно сказать, подруга детства, Белка вдруг поняла: война совершенно реальна, она есть, и пока она продолжается, никто не может быть уверен в том, что её холодная крепкая рука не протянется к нему, чтобы одним прикосновением разрушить его хрупкое личное благополучие.

С колотящимся сердцем она поднялась по лестнице. Ребенок, ощутив, вероятно, её волнение, обеспокоенно заерзал внутри. Живот несколько раз вспучился под тонкой футболкой и затих.

Сумрачный коридор с высоким потолком. Закрытые двери палат. Тонкие полоски дневного света из-под них. Молочные пятна замазанных краской стекол. Вот она. Номер десять.

Белка немного постояла под дверью, пытаясь унять пульс, и решительно нажала на ручку.

Девушка на койке у окна обернулась.

Белка вздрогнула. Это действительно была Мидж. Точь-в-точь такая же, как в день своего отъезда из Норда, смуглая, мускулистая Мидж, она нисколько не изменилась — разве только была острижена наголо, и жестким ежиком топорщились теперь её отрастающие темные волосы. Лицо Мидж в нескольких местах заклеено было пластырем — по всей видимости, царапины — но в целом выглядела она неплохо. С радостным облегчением Белка метнулась к койке.

— Кто пришел… — сказала Мидж со сложной грустной улыбкой. — Ну садись, что ли… Вон там возьми табуретку. Экий шар! И как ты ходишь-то вообще?

— Да… Сама не знаю. Привыкла. Ко всему можно привыкнуть, — суетливо тараторила Белка, подтаскивая шаткую трехногую табуретку, — ты не представляешь, как я рада. Так рада…

Мидж следила за нею взглядом и уже не улыбалась. Потом сказала, понизив голос:

— Ты не шуми только, её прооперировали утром, пусть она спит, — Мидж указала кивком головы на соседнюю койку.

Там лежала девушка, вся голова которой была обмотана плотными, в нескольких местах пропитавшимися кровью стерильными бинтами.

Белка опустилась на табуретку. Сначала она смотрела в сторону спящей, при виде тугой белой повязки, скрывающей нечто, бывшее когда-то лицом, возможно, даже красивым, что-то ужасное мелькнуло в её сознании и пропало, к счастью, молниеносно, Белка не успела додумать это до конца… Потом она повернулась к Мидж. Та лежала неподвижно, не сводя с гостьи своих блестящих темных глаз. Белкин взгляд проплыл по поверхности одеяла, и только сейчас, внезапно почувствовав дурноту и холодок в затылке, она заметила, что там, где должны были лежать, как полагается, вместе, ноги Мидж, одеяло обрисовывало силуэт только одной из них — только одной! — а рядом… Рядом была пустота… Одеяло круто опадало где-то в районе середины бедра. Титаническое усилие воли понадобилось Белке, чтобы никак не выказать охватившей её паники… Но всё-таки она вздрогнула. Слишком уж неожиданно пришлось ей столкнуться лицом к лицу с этим страхом, знакомым, наверное, каждому с самого детства — брезгливым страхом увечья. Он промелькнул на её лице, страх, стремительной холодящей тенью. И это не укрылось от Мидж.

— Ну расскажи мне, что-нибудь… — промямлила Белка, отводя взгляд и теребя полу наброшенного на плечи форменного кителя, — про войну… Какая она?

— Не знаю, — ответила Мидж, — она разная. Такая же, как и обычная жизнь. Сегодня одно, завтра другое. И люди разные, есть товарищи, а есть предатели, — она улыбнулась странно, точно сделала акцент на этом слове, — только одно я могу тебе точно сказать. Война обнажает человеческие внутренности, в прямом и в переносном смысле, она потрошит нас, делает явным неявное, и — знаешь что? — внутри, оказывается, мы почти совсем одинаковые — мы все состоим из страха и надежды, из надежды и страха, только из двух этих компонетов — всего из двух! — они то и есть кровь нашей души…

Белка немного пришла в себя. Она старательно избегала смотреть на страшный провал белоснежного больничного одеяла, бегала глазами, теребила пуговицы кителя. Как известно, чем больше боишься выдать себя, тем более неестественно держишься. А Мидж всё видела. Её внимательные темные глаза примечали теперь малейшие перемены в лицах, она вернулась с войны совершенно другой. На смену стремительной залихватской бесцеремонности пришли рассудительность и спокойствие.

— Не напрягайся, — сказала она снисходительно, взглядом указывая Белке на свою единственную ногу, — я сама уже почти привыкла. Не ты что ли минуту назад говорила, что ко всему можно привыкнуть? — и Мидж снова улыбнулась. Сложно, неоднозначно. Эта улыбка была как небольшой бриллиант со множеством граней — всё слилось в ней: и грусть, и самоирония, и болезненное понимание того ужаса, который охватывает здорового человека рядом с увечным, — Давай поговорим лучше про наших, ты кого-нибудь видела с тех пор как уехала?

— Нет, — сказала Белка.

— А Малколм? — улыбка раненой немного изменилась. Она сверкнула новой, тонкой и острой гранью.

Белка испугалась. Ей почудилось, что Мидж уже заранее знает всё, но специально тянет время, выпытывает, разглядывает под микроскопом её стыдный мелкий страх.

— Я не знаю. Он уехал. Ему предложили работать моделью, и он уехал, — пробормотала она с опущенным взором.

Мидж вздохнула. Длинно, разочарованно.

— Так я и думала.

Белка почувствовала облегчение. Ей показалось, что опасность миновала.

— Другого никто и не ожидал, — прощебетала она, — куда он ещё годился?

— Да я не об этом, — сказала Мидж, глядя в потолок, — я о тебе. Как только ты вошла, я поспорила сама с собой — скажешь или нет. Выходит, та часть меня, которая предполагала о тебе самое худшее, оказалась права.