Одержимость справедливостью - Александр Эл

глазах потемнело. Почему-то возникло лицо тестя, — «ну что, художник, люди всё видят! Партбилет, на стол!»….

— Димка, Димка, ты что, сердечник? — открыв глаза, я понял, что сижу в деревянном кресле, а Петрович хлопал меня по щёкам, — очухался? На вот, чаю горячего хлебни, с сахаром, поможет. Держать стакан можешь? Так ты сердечник, или просто нервный? Испугал ты меня. Надо же. Может, тебе и правда выпить нужно? Что у тебя там под мышкой. Хлебни, не стесняйся. Только не много, чтобы соображал. Нам закончить нужно. Я тебя, такого, сейчас не отпущу.

Через несколько минут я пришёл в себя и понял, что Петрович всё знает, и скрывать дальше, нет никакого смысла.

— А что мне оставалось, он ходит за мной всю жизнь. Куда я, туда и он. Он всё время дорогу перебегает. С детства, ему всё, а мне одни неприятности. Он родился в рубашке, ему всю жизнь халява ломится. Я горбом своим, трудом. А он, лодырь, он же даже школу нормально закончить не смог. Его в училище, по блату пропихнули, папаша, заместитель министра. Ну, как это может быть, у меня диплом с отличием, я в партию вступил, а он, неуч, и пожалуйста, директор! А до этого заместитель директора, А ещё до этого, начальник мастерской! Я женился, у меня дочь растёт. А он, баб трахает, и на машинах катается! А мне ещё нужно матери помогать, после того, как нас отец бросил. Справедливости хочется! Понимаешь, Петрович, что ещё я могу сделать? У него везде связи. Вот, он опять выкрутился…. — я хотел глотнуть из фляжки, но Петрович не дал.

— Да, жизнь она такая, справедливости нет. Понимаю тебя, но ничего прорвёмся. Я спросил тебя, кто ещё про это знает? Это важно. Ты, нигде не засветился? Хотя, это всё уже в архиве и не так уж важно, пока ты — никто. Но репутацию портит. Поэтому, концы надо зачистить и за спиной ничего не оставлять.

— Как зачистить? — я рассказал Петровичу про Таньку и её мать, и про то, как они тянули из меня деньги.

— А что она за человек, как ты с ней познакомился?

— Мне тогда плохо было, а она подвернулась. Но я женат, я ей сказал, что нужно расстаться. Думал, поняла, а она мстить стала.

— Так, девка мужиков любит, тягучая? Слаба на передок? Она не замужем?

— Недавно вышла замуж.

— Ах, вот как? Ишь, бойкая какая, — с уважением сказал Петрович, — ну, тогда она нам не опасна.

— Почему, не опасна?

— Запомни, женитьба, это — ахиллесова пята, это как занимаемая должность. Есть чего бояться, и есть что отнять.

— Не понимаю.

— Зато, я понимаю. В общем, так, если эта Танька, или её мамаша проявится, в любом виде, не спорь с ними, и сразу беги ко мне. Понял?

— Понял, и что будет?

— Я позвоню мамаше.

— Да там такая мамаша, она любого пошлёт. С ней говорить бесполезно.

— Ты слушай, и не перебивай, — глаза Петровича снова загорелись, — я позвоню и скажу, что дочери необходимо явиться в кожно-венерологический диспансер, для проверки. Что некий гражданин указал на неё, как на разносчицу венерического заболевания. Повестку пока не посылаем, но в случае отказа, её доставят принудительно, с милицией.

— Я заявлений писать не буду. У меня давно с ней ничего нет.

— Ты-то здесь при чем? А-а, так ты на ней таки залетел? Ну, ты даёшь. Нет, этот звонок никак не должен быть связан с тобой, даже намёком. Понимаешь, мамаша не может не знать, что дочка — тягучая, и что вляпаться, и кого-нибудь заразить, вполне могла. Мамаша, конечно, побежит дочку предупреждать. И они, скорее всего, переругаются. Чтобы дочка не рассказывала, мать всё равно ей не поверит. Такие дочки всегда врут мамашам. И обе они больше всего будут волноваться, чтобы муж не узнал, или, не дай бог не заразился. Представляешь, если бы тебе из диспансера позвонили, и сказали, что твоя жена — разносчица, что её с милицией поведут, и ещё запрут там, на принудительное лечение… Кхе, кхе, кхе, — хихикал довольный собой Петрович, — они хотели тобой заниматься, а придётся заниматься собой. Поверь, им будет не до тебя. Ну, понял?

— Петрович, тебе то это зачем? — мне реально становилось не по себе. Что если этот Петрович, надумает тестю позвонить. Убьёт тесть, ведь он же — дурной.

— Зачем? Ты мой второй шанс. Я тебя давно ждал. У нас с тобой большое будущее. Ты только не умничай, и я из тебя большого начальника сделаю. Быстрее, чем ты думаешь. И я всегда буду рядом. Это большая удача, что я тебя встретил. Эх, жаль, поздновато. Но, ничего, лет 10–15 у нас есть, — Петрович говорил быстро, казалось, что не мне, а самому себе. А я сидел рядом и ничего не понимал. Перехватив мой недоумевающий взгляд, Петрович замолчал. Затем встал со стула и прошёлся по мастерской, как бы сомневаясь, стоит ли продолжать. Затем снова сел на стул.

Глава-48 Опыт

— Видишь ли, Дима, — снова заговорил Петрович, — у каждого из нас своя история. Подробности тебе ни к чему, но в двух словах. Ты ведь, наверное, понял, что я не художник. Любил, правда, в детстве рисовать. Ну, и руки у меня не из задницы растут. Так и стал, художником оформителем. А вообще-то, я юридически закончил. Молодой был, целей никаких. Попал по распределению на большой завод, юрисконсультом. Никакие юристы на заводах тогда были не нужны, это так, больше дань моде. Договора составить, документы вычитать. Одна формальность. Всё решают хозяйственники, инженеры. Ну и коммунисты твои, обкомы разные, куда же без них. А юристы…. Если бы я в органы попал, другое дело. На худой конец, в адвокаты. А на заводе, даже крупном, такому как я, делать нечего. Хотел в партию вступить, не берут. Жди очереди, говорят. Без очереди только рабочих принимают. Веришь ли, хотел в рабочие податься, чтобы в партию вступить. Не разрешили. Говорят, государство на твою учёбу деньги потратило, а ты в рабочие? Нет, говорят, сиди, где сидишь. И не соскочишь, распределение отработать нужно. Подался в профсоюзные активисты. Председателю профкома от этого очень даже не плохо. Пикники начальству организовывает, бухают вместе, по баням. А мне, ёлки новогодние рабочим устраивать. Даже путёвки распределять не дали. Но, занят ведь, так и втянулся, годы идут. Давно уж распределение закончилось. Могу уехать, а куда, не знаю. В милицию или прокуратуру, поздно. Там такие как я уже в