Освобождение Ирландии - Александр Харников

Единственная надежда на выживание для английских солдат — это сдаться в плен югороссам. По слухам, они вешали лишь тех британских солдат, которые участвовали в массовых казнях и бессудных убийствах мирного ирландского населения. Но приговор приводился в исполнение лишь после суда со всеми его атрибутами: прокурорами, адвокатами и апелляциями.

Когда же силуэты на горизонте превратились в серо-стальные корабли югороссов, английский гарнизон облегченно вздохнул. Но радость их была преждевременной. Первым делом югороссы подняли в воздух вертолеты артиллерийской разведки и беглым огнем корабельной артиллерии подавили полевые батареи на полуострове Хоут и мысе Долки, которые должны были обеспечить береговую оборону подступов к Дублину. Высадившийся с вертолетов югоросский спецназ разогнал и перебил тех, кто остался в живых после артобстрела, и динамитными шашками подорвал уцелевшие орудия. Впрочем, те британские артиллеристы, которым посчастливилось удрать, ненадолго пережили своих менее удачливых сослуживцев, потому что живые, попавшие в руки ирландцев, позавидовали тем, кто погиб на береговых батареях.

Как только вход в Дублинский залив был расчищен, в него на полном ходу вошли четыре югоросских быстроходных десантных корабля. Два из них направились севернее, а два — южнее устья реки Лиффи — туда, где вертолетные десанты, закончив свои дела на батареях, захватили для них на берегу плацдармы. Плоские носы БДК мягко ткнулись в берег, и через открывшиеся аппарели на берег стали сходить увешанные оружием югоросские морские пехотинцы. Основой морской пехоты Югороссии были бойцы регулярных рот — греки, болгары, русские и даже турки, добровольно пошедшие на службу в национальную гвардию Югороссии и ее элиту — морскую пехоту. Англичан, раньше оправдывавших все турецкие безобразия, эти люди ненавидели ничуть не меньше, чем ирландцы, и считали, что теперь настала их очередь принести свободу еще одному обездоленному народу, как год назад русские братья принесли свободу им.

Час спустя четыре батальона югоросской морской пехоты и примкнувшие к ним ирландские повстанцы под прикрытием корабельной артиллерии и вертолетов уже контролировали всю нижнюю припортовую часть города вместе с портом. С запада к Дублину уже подходили передовые отряды ирландской кавалерии, расчищающей путь следующей в эшелонах королевской пехоте и иррегулярному ополчению.

21 (9) апреля 1878 года.

Киллмейнхемская тюрьма, Дублин.

Лейтенант Томас О’Галлахор, спецназ Ирландских королевских стрелков

Сам виноват. Расслабился и словил пулю, пусть по касательной. Майор Рагуленко меня за такое по головке не погладит, скорее наоборот. Его любимая присказка: «Умри, но сделай!» А тут боевое задание выполнили, но без меня, а меня вот-вот отнесут в лазарет — сам ходить я пока не могу. Конечно, мне еще повезло — попади пуля чуть левее, раздробила бы мне кость, а если чуть выше, то я запросто мог бы записаться в хор кастратов при папской капелле в Ватикане…

Так что все равно обидно. Особенно после Атлона, когда мы смогли взять городской мост с предмостными укреплениями вообще без потерь, даже санитарных. После этого, оставив железнодорожный мост к северу от города другим частям, мой взвод внаглую подошел к вокзалу, который охраняли с десяток людей, вооруженных допотопными винтовками. Это были протестанты из Белфаста — гроза безоружных католиков. Но, увидев нас, они побросали оружие и резво подняли руки вверх. Тем временем другие ребята заняли станцию телеграфа и ратушу.

Когда уже смеркалось, к городу подошли другие части, и мы начали грузиться в сформированный для нас поезд Midland Great Western Railway. На таком я уже один раз ездил, но в третьем классе. А тут мы сели в состав, предназначенный только для протестантов. Он был сформирован из вагонов первого и второго классов, а также теплушек для скота, куда мы определили наших лошадей. Моему взводу, увы, достался вагон второго класса, но началась наша поездка с совещания у майора Рагуленко, куда меня, к моему удивлению, тоже пригласили.

— Господа офицеры, — сказал он, — наша следующая цель — Киллмейнхемская тюрьма. Орешек покрепче, чем в Атлоне.

Да, подумал я, были там, знаем. До сих пор помню тот черный день, двадцать седьмого февраля шестьдесят шестого года, когда в комнату, которую я снимал вместе с другими студентами, ворвались местные «бобби», выхватили меня из кровати и, не дав даже одеться, прямо в пижаме и тапочках повели неизвестно куда под февральским дождем. На вопрос — за что — ответили:

— Заткнись, сволочь!

После второго вопроса последовал удар по почкам, и я счел за благоразумие замолчать. Меня подвели к веренице таких же несчастных и погнали на запад, по южному берегу реки Лиффи, вдоль студенческих пивных и унылых промышленных зданий.

Ворота Киллмейнхемской тюрьмы я узнал сразу — пять жутких изваяний, то ли драконов, то ли гидр над ними я уже видел, когда приходил на свидание к своему кузену Эдуарду. Я уже тогда обратил внимание, что проход к ним закрывали башни слева и справа. Но теперь из их окон на нас смотрели стволы штуцеров. Потом нас ввели внутрь, раздели догола, проверили все дыры и бросили нам полосатую одежду:

— Одевайтесь, свиньи!

Далее последовали длинные темные коридоры, за которыми вдруг открылся огромный светлый трехэтажный эллиптический зал — потом я узнал, что его именовали «паноптикум» — с вереницей дверей вдоль стены на каждом этаже. На площадках стояли тюремщики, кто с ружьями, кто с плетками. Меня провели на верхний этаж и впихнули в узенькую камеру на двух человек. Двухъярусная кровать, проход в два фута, два матраса, кишащие клопами и вшами, грубые шерстяные одеяла, небольшое зарешеченное окно под потолком, тяжелая железная дверь с закрытым окошечком, затхлый воздух… На нижней койке сидел человек чуть старше меня.

— Ты кто? — спросил меня мой новый сосед.

— Томас Галлагер, сэр, — назвал я английскую форму своего имени.

— Не Галлагер, а О’Галлахор, — сказал тот. — Ты же фений, и должен знать свое настоящее имя.

— Да не фений я! — в отчаянии воскликнул я. — Студент, учусь на инженера. Мне девятнадцать лет всего.

— Слушай, — прищурился мой сосед, — ты очень похож на Эамонна О’Дуфаха.

— Кого? — переспросил я.

— Эдуарда Даффи на английском, — любезно пояснил мой собеседник.

— Он мой двоюродный брат, — гордо ответил я.

— Тогда понятно, — взгляд моего сокамерника смягчился. — Родственник видного фения для них тоже враг. Хоть ты и говоришь, что не фений. Так что имей в виду.

— А что со мной будет? — поинтересовался я.

— Спроси чего-нибудь попроще. Я-то тут уже три месяца, и не знаю, что будет со мной. Хотя я — фений. Джон Кейди по-вашему. Шон Када по-нашему.

И потянулись день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Утром и вечером нас кормили едой, которую на воле я не дал бы и собаке. Тогда же приносили и небольшой тазик воды, которого едва хватало на то, чтобы помыть руки. Два раза в неделю нас выводили на прогулку; тогда же позволяли помыть лицо в небольшой ванночке, причем той же водой, что и других заключенных. Свиданий мне не разрешали — уж не знаю почему. Наконец, третьего сентября, за мной пришли и отвели меня в суд, располагавшийся рядом с тюрьмой. Там мне сообщили, что меня решено выпустить под залог в десять фунтов — это больше, чем месячный доход моего отца, и что залог уже внесли. А вот обвинения мне так и не предъявили.