Коммунизм и фашизм. Братья или враги? - Сергей Кара-Мурза

Данные рассуждения не преследовали цель предложить определение или дать окончательные ответы; целью было только показать различные аспекты тех движений, которые до сих пор предпочитают называть фашистскими. Сравнительное исследование фашизма сегодня настоятельно необходимо не только для того, чтобы заполнить пробелы в исторических познаниях, но и для того, чтобы предостеречь новые поколения от старых опасностей, прежде чем они вернутся.

Сложности типологии

Дмитрий Жуков

Проблема типологии фашизма является для историка своеобразным «камнем преткновения». В самом деле, как можно привести к единому знаменателю весь тот хаос идей, мнений, практических решений, под которые подводится термин «фашизм» и, шире, тоталитаризм?

Тем не менее, такие попытки неоднократно предпринимались. Увы, желание втиснуть проблему в прокрустово ложе той или иной концепции неизбежно приводит к примитивизации, упрощению феномена фашизма. На деле, мировой фашизм уместно сравнить с калейдоскопом, в котором каждый раз даже при строго определенном наборе составных частей комбинации будут не похожи друг на друга. Действительно, при якобы очевидном сродстве, скажем, итальянского фашизма, германского национал-социализма, румынского гвардизма, бельгийского рексизма и т. д., все эти разновидности и ответвления от мирового фашистского древа были зачастую настолько самобытны, что при любой попытке построения некой общей схемы, та или иная составляющая последней выпадает, приводя исследователя почти в отчаяние.

Попытаемся весьма кратко обрисовать самые основные точки зрения на сущность этого явления.

Одной из наиболее распространенных трактовок фашизма заключается в попытке объяснить его появление болезненным общественным сознанием. Эта гипотеза особенно характерна для английских и американских исследователей либерального направления. Впрочем, у ее истоков находились и левые авторы. Так, венгерский марксист Д.Лукач еще в 1930-е годы объявил фашизм результатом длительного процесса идеологического «отравления» немецкого народа, коему способствовала специфическая атмосфера, нивелирующая позитивизм и моральные ценности.

Однако надо помнить, что элементы такой «духовной атмосферы» можно без труда найти не только в истории Германии или, скажем, Италии, но и в истории других, в том числе, англо-саксонских стран. Кроме того, то, что теперь почти всеми однозначно трактуется как «болезнь» и «проявление дурного тона», еще в первой половине прошлого столетия опять-таки почти всеми воспринималось как вполне нормальные, или терпимые явления (нелишне упомянуть, что такие, казалось бы, «родовые пятна» фашизма, как расовая сегрегация, евгеника и стерилизация были впервые опробованы и довольно широко практиковались в США).

Либеральным исследователям присуща и еще одна типичная ошибка, о которой надо упомянуть. Они склонны олицетворять фашизм с тоталитаризмом и, очень часто, объединять фашизм и коммунизм под общим понятием тоталитаризма. Но этот путь весьма уязвим. То, что подразумевается в современной политологической науке под термином «тоталитаризм», возможно, имеет отношение к коммунизму и его ответвлениям (сталинизм, маоизм, левацкие режимы черной Африки, полпотовская Кампучия и т. д.), однако мало применимо к европейским режимам первой половины XX века, относимым к «фашистским». Действительно, ни фашизму, ни национал-социализму так и не удалось ликвидировать идеологическое инакомыслие даже в рядах правящих партий (не говоря уже о государственных институтах и обществе в целом), а ведь это является главным признаком тоталитаризма. Никакого «тотального контроля» над личностью в этих государствах фактически не существовало. Показательным является тот факт, что в гитлеровском государстве армия была отделена от партии (военнослужащим запрещалось вступать в НСДАП), что было совершенно немыслимо, скажем, в Советском Союзе. При этом, разумеется, нельзя отрицать, что фашистские идеологи всегда противопоставляли фашизм демократически-парламентским институтам. Однако то же самое делали и вовсе не связанные с фашизмом режимы, как то: традиционные монархии, некоторые военные диктатуры и т. д.

Марксисты и их последователи традиционно рассматривают фашизм как выражение интересов конкретных (имущих) социальных групп. В классическом виде формула подобной трактовки была изложена на VII Конгрессе Коминтерна в 1935 г. Согласно ей, фашизм реализует интересы и устремления наиболее агрессивных фракций монополистического капитала. Существовали и иные гипотезы, относящиеся к левой традиции. В целом, марксисты использовали сам термин «фашизм» как ругательство и крайне упрощенно обобщали под ним все антидемократические и антикоммунистические явления (Ленин, к примеру, сопоставлял итальянских фашистов с черносотенцами). В 1930 гг. это привело к курьезу: к фашистскому лагерю были отнесены даже социал-демократы.

Уязвимость марксистов заключается в том факте, что фашизм поддерживали отнюдь не только крупные финансовые и промышленные круги (к слову, в ряде стран подобные связи либо вовсе не наблюдались, либо были столь незначительны, что не сыграли решающей роли). В фашистских организациях с массовой базой (в Германии, Италии, Испании и ряде других стран) были широко представлены средние слои. В этих организациях активно действовали и представители всех других слоев общества: рабочие и служащие, чиновники и лица свободных профессий, офицеры, дворяне. И их было иногда значительно больше, чем «лавочников».

Более объективна гипотеза, отрицающая родовое понятие фашизма и рассматривающая его частные проявления как отдельные явления, не связанные друг с другом. Фашистские партии и установленные ими режимы обладали большим национальным своеобразием. Германский национал-социализм отличался от итальянского фашизма. Оба они не были похожи на испанский фалангизм, на фашистские и профашистские партии и движения в межвоенной Восточной Европе, в Скандинавии, в Латинской Америке. Таким образом, фашизм как общий феномен представляет собой всего лишь жупел и пропагандистский фантом. В действительности же, согласно этой гипотезе, в разных странах в определенное время возникали партии, движения и режимы, имевшие мало общего между собой, но объединенные враждебным отношением к большевизму, «чужеродным» этническим группам, ценностям, провозглашенным Великой Французской революцией и т. д. Все они политически сблизились лишь вследствие конъюнктурного совпадения интересов.

Строго говоря, противникам этой точки зрения, при всем желании, никак не удается ее развенчать.

Существует, помимо прочего, и огромное число других (назовем их частными) трактовок фашизма. Для примера сошлемся на идею немецкого социолога Армина Молера. Последний всегда выступал противником коммунистической тезы о несовместимости фашизма и революции. Для Молера (как некогда — для представителей движения «консервативной революции») фашизм — всегда революционен. Критерием этой революционности служит стиль, жест, поведение. Исследователь указывает на то, что слово «фашизм» в Третьем Рейхе было ругательством, адресованным «отступникам», таким как Отто Штрассер (лидер оппозиционного Гитлеру национал-большевистского «Черного фронта»), Готфрид Бенн (поэт-экспрессионист, исключенный из Имперской палаты писателей) и Эрнст Юнгер (консервативно-революционный писатель и мыслитель, ушедший «во внутреннюю эмиграцию»). Но дело, конечно, вовсе не в том, что эти фигуры отошли от ортодоксального национал-социализма, а в том, что они были «фашистами» по своему мироощущению и стилю.