Соглядатай, или Красный таракан - Николай Семченко

– Никому отчёта не давать, себе лишь самому служить и угождать, – Мишка задумчиво повертел в руках пустую рюмку. – Так, что ли, у Пушкина? Но Сергей – не художник, и даже не подмастерье, всего-то – оформитель вывесок и афиш. О каком отображении жизни ты говоришь?

– Если он тебя не проучит, то это сделаю я, – вскинулся Юра. – Ты просто завидуешь ему! У Серёги вот такие работы, – он поднял указательный палец вверх. – Только никто этого не знает. Потому что в отличие от тебя он скромен…

– Ладно, не ерепенься, – Мишка примирительно улыбнулся. – Может, я и ошибаюсь, но у меня есть собственный тест на талантливость. Смысл прост: если человек никого не любит, и в крови его не бушует хотя бы огонь гормонов, и он не способен броситься с головой в омут страсти, то глупо ждать от него какого-то откровенья и в искусстве…

– О! По твоему тесту я – гений! – воскликнул Юра. – Бывают дни, когда я трахаю сразу нескольких баб. По скользящему графику, с небольшим интервальчиком…

– Это не то, – помрачнел Мишка. – Это что-то вроде спорта. Впрочем, нет, потому что спорт тоже – искусство. Ты как петушок: с одной курочкой перетоптался, потом – с другой, третьей… А я не о курятнике толкую, а о возвышенном…

– Возвышенные над плечами ножки я тоже люблю, – скабрезно рассмеялся Юра. – Только не всякие, а стройненькие, лёгкие, как у балерин…

Мишка не ответил ему и снова наполнил свою рюмку. Я смотрел на его нервные, тонкие пальцы и никак не мог представить, как Мишка рубил на рынке мясо. Целых два месяца рубил! Его матери требовались какие-то очень дорогие лекарства, и он, чтобы не влезать в долги, пошёл в помощники к мяснику. Подумать только! У мясников, оказывается, тоже бывают помощники – как у режиссёров или депутатов, к примеру. Да ещё и протекция потребовалась: Мишку лично рекомендовал сам директор рынка, который помнил его выступления на эстраде.

– А что, Наташа сама тебе на Сергея пожаловалась? – спросил Юра. – Попросила разобраться?

– Ох, дурко! – вздохнул Мишка. – Она не из тех, кто делится секретами даже с близкими друзьями. А я ей кто? Так, пришей к кобыле хвост. Я сам выводы сделал. Пришёл посмотреть её работы и не понял, куда попал: на пункт вторсырья, что ли? Наталья сидит в куче бумаги, вокруг валяются драные холсты, разбитый подрамник. Ну, слово за слово – разговорились, и я понял, что она это сделала из-за тебя, Серёга…

– Но разве я в чём-то виноват? Никаких обещаний я ей не давал…

Я нёс какую-то банальщину, чушь собачью, белиберду, и сам себе был противен, потому что нет зрелища печальнее на свете, чем мужчина, отказывающийся от любящей его женщины. Но я не мог сказать правду, иначе бы меня посчитали за психа. Никак я не мог сказать, что не только Наташу, но и любую другую женщину – боюсь, страшусь, остерегаюсь. И этому есть причина.

– Ладно, – сказал Мишка. – Можете считать, что я заходил к вам опохмелиться. И никакого разговора насчёт Натальи как бы не было. А говорили мы об искусстве. Кстати, что это у тебя там занавешено?

Не успел я опомниться, как он подскочил к мольберту и сдернул с него покрывало. Из переплетений разноцветных линий и пятен на него глянуло лицо Юры. Нечёткое, будто туманом скрытое, оно всё-таки было узнаваемым.

Мишка, будто чего-то испугавшись, отпрянул от мольберта и в недоумении поглядел на живого Юру:

– Это ты, что ли?

Но я успел набросить покрывало и Юра, кажется, не увидел своего портрета, вернее, его наброска.

– А что? Не похож?

– Не пойму, зачем он это сделал, – забормотал Мишка. – Сначала попытался передать твою суть – яркую, гадкую, глупую и прекрасную… ты как мотылек, беззаботно летящий на огонь искушений жизни… и эта темнота внутри… о, до дрожи в душе пробрал этот штрих! Серёга снял с тебя всё лишнее, открыл тебя – и снова напяливает одежду, маску, манеры…

Мишка говорил обо мне как об отсутствующем человеке. Он всегда так поступал, когда был чем-то недоволен.

– Я не понимаю всякие абстракции, – сказал Юра. – Согласен на нормальный реалистический портрет.

– Иди к фотографу! – закричал Мишка. – Вон там, за углом, есть шикарная фотография, сделают портрет любой величины! А картина – это совсем другое… О, Боже, куда я попал? Тут приличную вещь превращают в базарную поделку, в фигли-мигли, в лубок… О, нет! Лубок – это искусство. А тут – чёрт знает что! Глаза б мои не смотрели…

Лутросов кинулся к двери и, как ошпаренный, выскочил из квартиры. Он несся вниз по лестнице, топоча как стадо слонов. Если кто из соседей приник к дверным глазкам, то видел буйное торнадо, только в миниатюре: вокруг Мишки клубился столб сверкающей серой пыли, летали клочки бумаги, цокали по ступенькам пустые пивные банки, а с перекрытий срывались и втягивались внутрь этого безумного потока клочья паутины и сгустки застаревших харчков, гроздья окурков и прочей дряни, копившейся годами.

– Во даёт! – изумлённо присвистнул Юра. – Никогда не знаешь, чего от него ждать. Оригинал!

Я промолчал.

Лутросов был одним из тех немногих людей, которые жили, как хотели – свободно, широко, без оглядки, и всегда говорили то, что думали. В последнее время по этой причине Мишка носил свои очки в кармане и пользовался ими в самых исключительных случаях. Оптика сейчас стоит слишком дорого, а страдает во всяких разборках в первую очередь. Мишке разбили не одну пару очков. Но и без них, подслеповато щурясь, Лутросов каким-то образом видел лучше многих остроглазых. А может, он видел мир не только глазами? Может, у него в отличие от нас был ещё какой-то орган чувств?

Лутросов улетел. Юра ушёл. Работа у меня не двигалась. Я тупо сидел перед загрунтованным холстом. На нём надлежало изобразить Никиту Михалкова, сыгравшего царя в «Сибирском цирюльнике».

Ни фильм, ни самого Никиту я не перевариваю. (Почему? – А не люблю, и всё! – Это не аргумент? – Ну, хорошо. Тебе станет легче, если сознаюсь: завидую удачливым людям… – Ну-у, брат, ты не прав! Михалков – работяга, и его фильм сделан классно. Это, конечно, не вершина киноискусства, но, согласись, явление. Удача не свалилась, как снег на голову, она – результат упорного труда… – Хватит прописные истины вдалбливать. Я не дебил, и понимаю, что «Цирюльник» – это просто хорошо раскрученный фильм! Блокбастер, так сказать. – И что же? Фильм «Чапаев», между прочим, по нашим сегодняшним представленьям тоже блокбастер. Но классикой он от этого не перестал быть… – Всё зудишь, подтыкаешь меня в бок, не соглашаешься ни с чем, лишь бы поспорить. – Для твоего же блага, брат! И вообще, тебе дали работу – делай её. Ты за это зарплату получаешь. А свои люблю – не люблю оставь для чего-нибудь другого… – Заткнись! – Вот ты как со мн… – Свободен! Отключаю!).

Но, помучавшись, я всё-таки нарисовал этот чёртов плакат и отнёс его в кинотеатр. Венька, столяр и по совместительству разнорабочий, был, конечно, пьян, и мне пришлось в гордом одиночестве крепить это произведение рекламно-информационного искусства на афишную тумбу.