Клуб ракалий - Джонатан Коу

И вот это уже было странно. Курить в школе запрещалось — и столь строго, что даже Дуг ни разу запрет этот нарушить не пытался. Как только безошибочно узнаваемый затхлый душок табака достиг его носа, Бенжаменом овладело любопытство. Он поднялся из кресла, в котором почти уж лежал, и осторожно — едва ли не крадучись — направился по коридору к редакционной. И, дойдя до ее двери, замер.

Сисили Бойд сидела, а вернее сказать, горбилась над редакционным столом, спиной к двери, подсунув под себя босую ногу (туфелька с которой, по всему судя, просто свалилась). Поза Сисили источала напряженность, нервное ожидание. Бежевые брючки, свободный ворсистый темно-синий свитер, знаменитые золотистые волосы, собранные в хвост, спадающий почти до поясницы. Пепел сигареты без фильтра осыпался на поверхность стола. Сисили неотрывно глядела в окно, позволяя Бенжамену любоваться ее профилем. Тонкий орлиный нос, светлые — до невообразимости — голубые глаза, галактика еле заметных тонких веснушек на скулах и крохотная родинка на левой щеке. Все это было ново для Бенжамена, сообразившего вдруг, что он, сказать по правде, к Сисили ни разу как следует не присматривался, разве что издали или краем глаза, украдкой. Сейчас, вблизи, во плоти, она была в пятьдесят, во сто, в миллион раз прекраснее, чем ему когда-либо воображалось. Казалось, сердце его просто остановилось, на много-много секунд.

Но тут она повернулась, и Бенжамен мгновенно понял, еще до того, как успели сойтись их взгляды, что Сисили пришла сюда с одной-единственной целью — увидеть его.

Он неловко шагнул к ней.

— Ты Бенжамен, — буднично сообщила она.

— Да. — А следом, неведомо почему: — Знаешь, здесь ведь курить запрещено.

— А. — Сисили выронила сигарету, нащупала голой ступней туфельку и аккуратно растерла окурок по полу. — Ладно, будем придерживаться правил, идет?

Она замолчала, не сводя с Бенжамена глаз, и он заставил себя выдавить еще одну фразу: — Все уже разошлись.

— Ну не все же, — ответила Сисили. — Я, собственно, тебя увидеть хотела. — Она вздохнула: — Это ты написал…

— …рецензию на ваш спектакль, да, я понимаю. Я… (Слово, единственное, какое он сумел найти, вдруг показалось ему бессмысленным.) Прости.

Сисили приняла услышанное к сведению, обдумала и уложила в память.

— Но почему ты ее написал? — спросила она после паузы, показавшейся ему очень долгой.

Этого-то вопроса Бенжамен и опасался. Вопроса, который сам он задавать себе старательно избегал, — и теперь услышал, а сколько-нибудь правдоподобного ответа на него придумать не мог. В тот вечер, когда он уселся за пишущую машинку, им, надо полагать, овладело своего рода безумие. Ну в самом деле, ему представился случай, о котором он мечтал годами: шанс сочинить не просто любовное письмо к Сисили, но нечто куда более действенное — открытое признание в преклонении перед нею, похвалу ее красоте и таланту, которая неизбежно обратит Сисили в вечную его должницу. А он по какой-то безумной причине ничего этого не сделал. Он принес столь великолепную возможность в жертву некоему туманному представлению о критической объективности. Да, разумеется, играла она плохо, и он, разумеется, понимал это, нисколько в этом не сомневался, однако объявлять о своем впечатлении в выражениях столь непререкаемых, когда сердце его требовало совсем иных слов, — ну не идиотизм ли? Извращенность, и к тому же первостатейная. По сути, все случившееся ставило перед ним вопрос куда более серьезный и ответа, опять-таки, не имеющий, — вопрос, который в последние дни сильно его донимал: что с ним, в конце-то концов, происходит!

Сисили, во всяком случае, его ответа дожидаться не стала. У нее имелся наготове свой собственный.

— Я скажу тебе — почему, — произнесла она, а затем голос ее треснул и надломился. — Потому что это правда. От начала и до конца.

Едва услышав эти слова, Бенжамен впервые в жизни испытал то, что можно назвать опытом внетелесного существования. Он совершенно ясно увидел себя бросающимся к Сисили, падающим на колени у ее стула, обнимающим, утешая, рукой за плечи. Он совершенно отчетливо услышал: «Нет, Сисили, нет. Неправда. Все неправда. Я написал это по дурости». Он сразу же понял, что именно так поступить и следует, что это естественно и правильно. Но не поступил. Просто остался молча стоять в двери.

— Последние несколько недель были ужасны. Невообразимо. — Сисили вытащила из пачки новую сигарету и принялась покручивать ее дрожащими пальцами. — Сначала интервью. Эта… статья, написанная Клэр. — Она поморщилась, вспоминая. — Так было обидно.

— Я думаю, у Клэр свои проблемы, — решился неуверенно вставить Бенжамен. — В том, что касается тебя. Думаю, она тебе немного завидует.

— Мы были подругами, — сказала Сисили. Она говорила, обращаясь к себе, словно и не услышав его. — Должно быть, я чем-то страшно ее задела.

— Не думаю, — сказал Бенжамен, но Сисили опять не обратила на него никакого внимания.

— Ненавижу себя. Правда. — Вот теперь она взглянула Бенжамену прямо в лицо. — Знаешь, что это такое? Вот ты себя ненавидишь?

«Наверное, следовало бы, после того, как я с тобой поступил», — ответил Бенжамен; вернее, ответил бы, если б его не посетило новое внетелесное переживание. На деле же он лишь пробормотал:

— Вообще-то не знаю.

— И кстати, — продолжала Сисили, — то, что она насочиняла… С написанным Клэр справиться легче. Потому что ничего она такого не думала. Просто на нее стервозность напала. Да и неправда все это. А вот ты писал всерьез, так? Тебе не понравилась моя игра. Все в ней не понравилось.

— Нет, я… я просто был слишком резок. Не знаю почему.

— Я действительно выделяла не те слова?

— Да, собственно, как и все остальные, — сказал Бенжамен в тщетной попытке поправить хоть что-то. — Но если в этом кто и виноват, так Тим. В конце концов, он же был вашим режиссером.

Сисили поднялась, отошла к окну. Она оказалась чуть ниже, чем он себе представлял, но до чего же стройна, до чего прелестна, до чего грациозна. Бенжамен поежился от мысли, что он, так или иначе, надругался над этой красотой, оскорбил ее.

— А что насчет… письма Гардинга? — Он и сам удивился, услышав себя задающим этот вопрос. — Там ведь все тоже неправда, верно?

Она резко повернулась к нему:

— Про меня и Стива? Он кивнул.

— Не следовало им это печатать. Девушка Стива все прочла. И прогнала его. — Тело Сисили содрогнулось, словно от рыдания. — Это происходит так просто. Работаешь с человеком, сближаешься с ним. Все было лишь шалостью, я не хотела никому навредить. О, я ужасный человек, ужасный.

Слова утешения у Бенжамена закончились, да и сознание того, что Ричардсу действительно выпала такая удача, пусть даже недолгая, наполнило его неразумной, цепенящей ревностью. И снова некая добросердая, хоть и неуловимая часть его натуры сказала Бенжамену, что необходимо как-то приласкать Сисили, утешить ее. И снова он остался стоять на месте.