Ангел Паскуале. Страсти по да Винчи - Пол Дж. Макоули

Все вокруг Паскуале побросали свои дела и поснимали шляпы, некоторые даже упали на колени, не обращая внимания на грохочущие на расстоянии вытянутой руки от них колеса экипажей. И тут Паскуале понял: Папа уезжает, бежит от бунта, который угрожает развалить Флоренцию на части.

Затем экипажи и солдаты исчезли, оставив после себя только клубы пыли и затихающий грохот. Люди медленно возвращались к своим делам, двигаясь так, словно только что очнулись ото сна. Когда они начали проходить через пропускной пост в воротах, Паскуале увидел, что каждого останавливает и расспрашивает вооруженная милиция.

Чем рисковать, нарываясь на допрос, Паскуале отправился помогать купцу и нескольким его работникам. Они разрезали постромки, освободив лошадей, разгрузили повозку и все вместе вытянули ее из канавы. Лошади сильно испугались, но никаких повреждений не получили, работники же купца знали свое дело. Меньше чем через час они починили постромки, запрягли лошадей и заново погрузили товары. Началось утреннее движение из города и в город, повозку объезжали. Купец поблагодарил Паскуале и спросил, где его друг.

— Ему пришлось уйти. Дело чести.

— Но, я вижу, он оставил с тобой обезьяну.

Паскуале обернулся, увидел Фердинанда, сидящего неподалеку, и застонал. Он забыл о макаке, но та была здесь и, когда заметила, что Паскуале смотрит на нее, подбежала и раскинула руки, неуклюже обняв его за бедра.

— У меня ничего для тебя нет, — сказал животному Паскуале, сердце у него переворачивалось при мысли о смерти учителя.

Купец проницательно взглянул на Паскуале:

— Не стану расспрашивать что да как, но я вижу, у тебя какие-то неприятности.

— Мне не хотелось бы стеснять вас, синьор но не могу ли я попросить вас о небольшом одолжении?

Купец, не только проницательный, но и добрый человек, засмеялся и сказал, что Паскуале не похож на опасного преступника, и даже на преступника вообще, и если ему всего лишь нужно миновать городскую милицию, это не проблема. Вот так и получилось, что Паскуале въехал в город под скамьей повозки, за спиной у купца и его возницы. Маленькая площадь за воротами, обычно запруженная телегами, vaporetti и лошадьми и заставленная прилавками, была почти пуста. Когда повозка катилась по площади, Паскуале увидел, что в ее дальнем конце, там, где сходились три улицы, выстроена виселица. Полдюжины человек, без одежды, но с мешками на головах, болтались на ней, и у каждого на шее была табличка: «Я воровал. Посмотри на меня и поостерегись».

Паскуале бросило в дрожь, он мигом вспомнил глядящего невидящими глазами Россо, покачивающегося на ветру. Купец, неверно его поняв, сказал, что это просто выходит ночной холод, и закричал ему вслед, когда Паскуале выскочил из повозки и побежал. Обезьяна скакала за ним.

Скоро Паскуале уже был в лабиринте переулков и дворов, где-то между Санта-Мария Новелла и Дуомо. Он узнал выцветшую Мадонну на стене закрытой лавки и двинулся в сторону дома, где снимал комнату Никколо Макиавелли. Обезьяна спешила за ним с таким видом, что Паскуале пришла в голову мрачная фантазия: каким-то образом сущность несчастного покойного Россо влияет на его животное, так собаки приобретают черты своих хозяев. И обезьяна своей раскачивающейся кривоногой походкой и манерой быстро оглядываться вокруг копировала самоуверенную, но нервическую манеру Россо.

Синьора Амброджини не пришла в восторг при виде Паскуале, еще меньше она обрадовалась Фердинанду.

— Вряд ли синьор Макиавелли с вами, — сказала она, вглядываясь через узкую щель в двери, которую приоткрыла после того, как они несколько минут стучали в нее.

— Хотел бы я, чтобы он был с нами. Прошу вас, синьора, я оставил кое-что в комнате, мне необходимо это забрать.

— Его не было всю предыдущую ночь, — сказала старуха. — Конечно, он не так стар, как я, но и не полный жизненных сил юноша вроде тебя.

— Вы могли бы пойти со мной, — продолжал Паскуале. — Это всего на минутку.

— Тут приходил еще один, интересовался его комнатами. Я отправила его подальше и сказала, что позову милицию.

— А когда он приходил?

— Недавно. Какой-то иностранец. Мне пора к мессе, молодой человек. Полагаю, церкви уже открыты.

— Я уверен, открыты. — Паскуале упал на колени в драматическом порыве. — Умоляю, синьора, пожалуйста! Я тут же верну ключ.

— У синьора Макиавелли странные приятели, — произнесла хозяйка, — но тот мой портрет получился очень хорош, пусть ты и сделал меня на несколько лет моложе.

— То был просто набросок. В благодарность за ваше участие я напишу портрет в масле!

— Писать надо прекрасное. А я уже стара, и льстить мне не нужно.

— Никто и не льстил, синьора.

— Можешь просунуть ключ мне под дверь, когда будешь уходить, — сказала синьора Амброджини. — Я не собираюсь пропустить вторую мессу в своей жизни, как двадцать лет назад, в тот день, когда умер мой муж. Это животное в комнату не пускай.

Паскуале взял длинный железный ключ, рассыпаясь в благодарностях, и побежал по винтовой лестнице, шлепая ладонью по каждому витку перил. Комната пребывала в том же виде, в каком они с Никколо оставили ее, и маленькая летающая модель стояла, словно лодка, в море бумаг на письменном столе у высокого окна.

Когда Паскуале сложил из плотного листа бумаги коробочку для модели и уже убирал ее в сумку, в верхней части окна возникло лицо. Оно болталось вверх тормашками, пронзительно-рыжие волосы его обладателя покачивались. Это был тот человек на ходулях, который вел за собой остальных на площади Синьории. Человек ухмыльнулся Паскуале и резко махнул рукой. Стекло разбилось, внутрь повалил оранжевый дым.

Паскуале побежал, слыша, как за спиной бьются остатки стекла. Он споткнулся и пролетел целый виток лестницы, затем поднялся и снова побежал (Фердинанд наступал ему на пятки), не задерживаясь, чтобы отдать ключ (который он все равно забыл в замке), не останавливаясь, пока не оказался за многие улицы от комнаты Макиавелли; и здесь он остановился, только чтобы отдышаться и бежать дальше, в единственное во всем городе место, где он мог чувствовать себя в безопасности.

Паскуале пришлось колотить в дверь дома Пьеро ди Козимо целых пять минут, прежде чем она со скрипом отворилась. На него сонно глядела Пелашиль.

— Я должен его видеть, — взмолился Паскуале. — Пожалуйста, впусти меня.

Пелашиль открыла дверь пошире, отступив назад к стене, так что Паскуале пришлось протискиваться мимо нее. Ее блестящие черные волосы упали на лицо, и, когда она подняла руку, чтобы откинуть их назад, Паскуале заметил ее маленькие острые груди, мелькнувшие в вырезе свободной рубашки. Фердинанд пролез в дверь и побежал по коридору. Пелашиль закрыла дверь, сообщив:

— Старик спит. Не шуми, Паскуале, и обезьяна пусть не шумит.

— Ты же знаешь, Пьеро любит Фердинанда. Прошу тебя, я должен поговорить с ним. Разумеется, с тобой тоже.