Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

Пошатываясь, Айзек встал с кровати и стал беспорядочно бродить по комнате.

— Записать, — говорил он себе. — Надо все записать. — Он схватил со стола бумагу и ручку и начал наскоро записывать все, что запомнилось от опыта с сонной дурью. — Что за хрень со мной происходила? — негромко произнес он, записывая. — Какое-то вещество очень неплохо воспроизводит биохимические процессы фантазий или же умело качает их из источника… — Он снова потер лоб. — Господи, ну какая же тварь станет этим питаться…

Айзек привстал и взглянул на свою пленную гусеницу.

Он замер на месте. Сначала, как идиот, стоял с открытым ртом, затем захлопал губами и наконец отрывисто произнес:

— О Гос-поди! Святой Джаббер!

В нерешительности и тревоге он медленно пересек комнату, все еще не веря своим глазам. Приблизился к клетке.

Внутри копошилась огромная ярко раскрашенная туша гусеницы. Айзек взволнованно наклонился над гигантским существом. В окружающем воздухе он улавливал странные вибрации чужеродной печали. За ночь гусеница выросла по меньшей мере втрое. Она теперь была длиной в фут и соответствующей толщины, разноцветные пятна обрели былое великолепие. Клейкие с виду волоски на хвосте превратились в устрашающие щетинки. Вокруг гусеницы оставалось со всех сторон не более шести дюймов свободного места. Она вяло тыкалась в стены клетки.

— Что это с тобой случилось? — прошептал Айзек.

Он отшатнулся и уставился на гусеницу, которая слепо мотала головой. Айзек быстро прикинул в уме, сколько шариков сонной дури он скормил этой личинке. Оглядевшись по сторонам, увидел пакет, в котором содержалось все оставшееся зелье, на том же месте, куда он его положил. Значит, гусеница не могла выбраться наружу и наесться до отвала. Не может быть, думал Айзек, чтобы маленькие комочки наркотика, которые он оставил вчера в клетке содержали столько калорий. Даже если бы гусеница просто унция за унцией накапливала в себе все, что съела, она не смогла бы с этого так поправиться.

— Какова бы ни была энергия, которую ты получаешь из своей пищи, — прошептал он, — она не природного свойства. Что, черт возьми, ты за зверь такой?

Надо было вытащить беднягу из клетки. Гусеница выглядела такой несчастной, бесцельно ерзая в тесноте. Айзек отступил, с некоторым испугом и омерзением представив, что придется дотронуться до этой необычайной твари. Наконец он поднял клетку, пошатнувшись под ее многократно увеличившимся весом, и водрузил ее на стоявшую на полу гораздо более просторную клетку, оставшуюся от его прежних экспериментов, — проволочную мини-вольеру типа курятника высотой в пять футов, в которой раньше содержалась семейка канареек. Он открыл переднюю дверцу садка, вывалил толстую гусеницу на опилки, а затем быстро закрыл и плотно запер решетку вольера.

Отойдя в сторонку, он стал наблюдать, как осваивается его подопечная на новом месте.

Теперь она смотрела на него в упор, и Айзек почувствовал детскую мольбу о пище.

— Нет, подожди, — сказал он. — Я сам еще ничего не ел.

Он в тревоге отошел подальше от клетки, затем повернулся и направился к себе в кабинет.

За завтраком, состоявшим из фруктов и глазированных булочек, Айзек понял, что последствия сонного наркотика улетучились очень быстро. «Наверное, это худшее похмелье на свете, — с кривой усмешкой подумал он, — но продлилось оно всего-навсего час. Ничего удивительного, что покупатели берут еще и еще».

На противоположном конце комнаты футовая гусеница ползала по своей новой клетке. Она с несчастным видом рылась носом в пыли, потом снова поднимала голову и вытягивала шею в сторону пакета с сонной дурью.

Айзек похлопал ладонями по лицу.

— Ох, едрить меня в душу, — сказал он.

В нем роились смешанные чувства: любопытство экспериментатора и тревога. Он ощущал возбуждение, подобно мальчишке или девчонке, которые поджигают насекомых с помощью увеличительного стекла. Айзек встал и большой деревянной ложкой зачерпнул из пакета. Затем поднес слипшийся комок к гусенице, которая чуть не затанцевала от возбуждения, увидев, или унюхав, или каким-то иным образом обнаружив приближение сонной дури. Айзек приоткрыл дверцу кормушки в задней стенке ящика и бросил внутрь несколько доз наркотика. Гусеница тут же подняла голову и навалилась на комковатую массу. Теперь пасть ее была достаточно велика, чтобы движения челюстей были отчетливо видны.

— Это, — сказал Айзек, — самая большая клетка, в которую я могу тебя посадить, так что полегче с ростом, ладно?

Айзек поднял и обнюхал различную одежду, разбросанную по всей комнате. Натянул на себя рубашку и брюки, которые не воняли и были заляпаны совсем чуть-чуть.

«Лучше составить список первоочередных дел, — мрачно подумал он. — Из которых самое первоочередное — хорошенько надрать задницу Счастливчику Газиду». Он грузно подошел к столу. Поверх разбросанных на нем бумаг лежала треугольная диаграмма единой теории поля, которую он нарисовал для Ягарека. Поджав губы, Айзек взял рисунок и задумчиво взглянул в сторону счастливо уплетающей гусеницы.

Было еще одно дело, которое ему необходимо сделать сегодня утром.

«Какой смысл откладывать все в долгий ящик, — с неохотой подумал он. — Может, удастся подготовиться к новой встрече с Ягом, кое-что разузнать о моем приятеле из клетки… кто знает». Айзек тяжко вздохнул, закатал рукава, затем присел у зеркала прихорошиться (что делал крайне редко и небрежно). Он неуклюже пригладил волосы. Затем отыскал другую рубашку, почище, и с нескрываемым отвращением переоделся.

Черкнув записку для Дэвида и Лубламая, он проверил, насколько надежно заперта клетка с гигантской гусеницей. Затем спустился по лестнице и, приколов записку к двери, вышел на улицу, напоенную ярким дневным светом.

Айзек вздохнул и принялся искать экипаж, который спозаранку отвезет его в университет, к лучшему из известных ему биологов, натурфилософов и биочародеев — к ненавистному Монтегю Вермишенку.

Айзек вошел в Нью-Кробюзонский университет со смешанным чувством ностальгии и неловкости. Университетские здания мало изменились со времен его преподавательской деятельности.

Различные факультеты и кафедры покрыли Ладмид грандиозными сооружениями, затмевавшими весь остальной ландшафт.

Квадратный двор перед огромным старинным зданием научного факультета был усажен деревьями, ронявшими свой цвет. Айзек шел тропой, проторенной многими поколениями студентов сквозь пургу ярко-розовых лепестков. Он деловито поднялся по невысокой лесенке и толкнул тяжелую дверь.

Айзек показал факультетский пропуск, чей срок истек еще семь лет назад, но ему было на это совершенно плевать. Вахтера за стойкой звали Седж, это был совершенно выживший из ума старик, который начал работать на факультете задолго до Айзека и, казалось, будет работать здесь вечно. Как и всякий раз, когда Айзек наносил редкий визит, вахтер приветствовал его невнятным бормотанием — стало быть, узнал. Айзек пожал ему руку и осведомился о здоровье семьи. У Айзека были причины испытывать чувство благодарности к Седжу, под чьим мутным взором он вынес множество дорогостоящего лабораторного оборудования.