Парижские тайны. Жизнь артиста - Жан Маре

– Хорошенькая профессия! – сказал он насмешливо.

Реджани:

– Вам повезло, что у вас очки, иначе я залепил бы вам пощечину.

Господин снял очки. Реджани дал ему пощечину.

В Союзе артистов не знают, что со мной делать. Требуются добровольцы в мэрию VIII округа. Иду туда. Мне дают автомат и с несколькими другими добровольцами посылают к больнице Божон захватить грузовик с немецким оружием. Нет ничего легче. Грузовик никем не охраняется. Мы доставляем его, хотя в этом нет никакой нашей заслуги. Потом меня с моим автоматом послали занять позицию перед Елисейским дворцом. Я должен стрелять, как только замечу вражескую колонну. Я забыл предупредить, что не умею стрелять из автомата. Молю Бога, чтобы немецкий транспорт не появился. Он не появился. Мое дежурство прошло спокойно, и вскоре меня сменили.

Я зашел за Жаном на улицу Монпансье. Мы должны обедать у Хосе-Мариа Серта. Странно, жизнь идет своим чередом, так же как и освобождение Парижа. Почти везде улицы пустынны. Преследуемые полицейские прячутся на крышах. Я все еще в своем твидовом костюме небесно-голубого цвета, оскорбительном, должен признаться, в подобный момент. Я об этом не подумал. Мы пешком пересекаем проспект Оперы, свернув с нынешней улицы Казановы. Проспект пустынен, везде разбросаны бумаги, газеты. Участники Сопротивления, по-видимому, разгромили газету Алена Лобро «Же сюи парту» и выбросили все бумаги в окна. Какой-то господин, свернув с улицы Пти-Шан, идет нам навстречу. Сейчас он пройдет мимо нас. В тот момент, когда он приблизился к нам, с крыши раздался выстрел. Человек упал. По его спине струйкой течет кровь. Он приподнимается и снова падает, уже замертво. Я всегда считал, что стреляли в меня. Для загнанных на крыши полицейских все было кончено. Они должны были умереть. Они это знали. Эти голубой костюм и длинные волосы были для них оскорблением. И они выстрелили.

Квартира Хосе-Мариа Серта прекрасно обставлена: черепаховый стол, огромный блок из цельного хрусталя, мебель Буля в стиле эпохи Людовика XIV. Особенно хорош шкаф, выполненный в той же манере. Картина Эль Греко «Мученичество святого Маврикия», еще более необычная, чем оригинал в Эскориале, следовательно, более подлинная; первые издания Паскаля, Расина, Декарта. Роскошные ткани времен Людовика XIV, в которые я драпируюсь с разрешения хозяина. Шикарный обед, блестящая беседа, уводящая нас далеко от баррикад.

Наконец Париж освобожден. Дивизия Леклерка вступила в город. Полицейские, отставшие от войск немцы продолжают стрелять с крыш. Радость и беда ходят рука об руку. Перед освобождением Парижа один молодой солдат позвонил своим родным из ближайшего предместья и сообщил, что вечером сможет их обнять. Семья на балконе ждала своего сына-героя, участвовавшего в высадке десанта и сотню раз рисковавшего своей жизнью, чтобы встретиться с ними. И вот он уже возле дома. Он машет им рукой. Как вдруг падает, убитый наповал выстрелом с крыши.

Весь Париж, собравшийся на площади Согласия, не сговариваясь, одет в синее, красное или белое, или в одежду всех трех цветов. Мы находимся в номере отеля «Крийон», отсюда лучше наблюдать за парадом, в котором принимает участие генерал де Голль. Он проходит спокойный, один в центре марширующих войск, медленно двигаясь на значительном расстоянии от них. Генерал представляет собой хорошую мишень. Раздается автоматная очередь. Все танки, участвовавшие в параде, разворачиваются в сторону нашего окна и начинают стрелять. Я вижу жерла пушек. Они сбивают одну из колонн. Поль кричит: «Ложись, ложись!» Я ощущаю на теле удары отлетающих кусков штукатурки и говорю, как идиот: «Осколки, это не больно!» Жан и Поль лежат ничком на полу. Я остаюсь у окна, чтобы видеть это фантастическое зрелище. Чем дольше я задерживаюсь у окна, тем больше они стреляют. Они видят только мою голову.

Полицейские стреляли с крыши, как раз над нашими головами. Мы спускаемся на площадь Согласия, Жан и Поль уходят. Мы договариваемся встретиться в шесть часов на площади перед Нотр-Дам. Там будет выступать де Голль.

Толпа криками выражает радость освобождения: все говорят, перебивая друг друга, обнимаются. Люди ощущают потребность высказаться. Меня узнают. Бросаются ко мне, женщины целуют. Скоро я весь вымазан губной помадой. Можно подумать, что это я освободил Париж! Я кричу: «Мулук! Мулук! Осторожней, вы затопчете Мулука!» Мулука рядом нет, он исчез. Мне удается выбраться из толпы. Дома Мулука тоже нет. Я ищу его. Наконец наступает час, назначенный для встречи, я иду к Нотр-Дам. Там я нахожу Жана и Поля с Мулуком.

– Где ты его нашел?

– На площади, он нас ждал.

Иногда Мулук ездил один на метро ко мне в театр. Это еще можно объяснить: я каждый день ездил с ним на метро и сходил на одной и той же станции. На этот раз мы имели дело с чудом… или с человеческим разумом.

Все носили на руке повязку ФВС. Я спрятал свою в ящик, стыдясь того, что ничего не сделал, чтобы ее заслужить. Но поскольку я все еще был в распоряжении своего профсоюза, мне поручили арестовать Рене Роше. Я отказался, объяснив, что во время оккупации Роше стал моим личным врагом и это будет выглядеть как месть. Тогда мне поручили потребовать крупную сумму денег у Алисы Косеа и Пьера Френе. Пьер Френе ничем себя не запятнал. Поэтому я снова категорически отказался.

Частично для того, чтобы положить конец такого рода поручениям, я решил вступить в дивизию Леклерка. Там в чине капитана служил мой друг, к которому я обратился за помощью. Сначала он отказал, утверждая, что я принесу больше пользы в театре. Но я настаивал. Я сказал, что не хочу проходить подготовку в Сен-Жермен, что готов немедленно отправиться с ними.

– Тогда ты не сможешь быть в экипаже танка.

– Ну и что?

– Ладно. Я займусь этим. Позвоню тебе завтра.

Как сказать Жану, что я уезжаю? Мы должны были ужинать у супругов В., которые живут над нами. Я не пошел к ним. Жан и Поль возвратились после ужина, присели ко мне на кровать.

– Ты играешь героев в театре и кино. Ты должен быть героем и в жизни, ты должен записаться в дивизию Леклерка.

Я смотрю на них с изумлением.

– Это уже решено. Капитан Д. должен позвонить мне завтра. Я как раз думал, как вам об этом сказать.

Следующую ночь я провел уже в Булонском лесу в ожидании отъезда. Мои новые товарищи не знали, кто я. Все они были из Англии, Северной Африки и еще более отдаленных мест. За плечами у них год или несколько лет войны. Они жаловались, что их не пускают в некоторые парижские увеселительные заведения.

– Пойдемте со мной, я вас приглашаю, вы сможете войти, куда захотите, – предложил я.

Я зашел домой за Мулуком, и мы отправились. Ребята в восторге от Мулука и хотят, чтобы я взял его с собой. Мне только это и было нужно, я охотно согласился. Они чуть ли не благодарят меня.

Через два дня мы покидаем Париж. Шесть часов утра. Погода великолепная. Я в военной форме, на голове черный берет. Солдат, один из многих, следовательно, незаметен. Мулук сидит рядом со мной в открытом додже. В предместье Парижа собралась толпа, чтобы посмотреть на отъезд дивизии. Раздаются приветственные крики. Вдруг кто-то восклицает: «Он похож на Мулука! Это Мулук! Собака Жана Маре! Да это же сам Жан Маре!»