О любви - Валерий Зеленогорский

Отказ его огорошил, он позвонил лани, послушал ее лепет: «Мы нигде не бываем», – обозвал ее неблагодарной свиньей, намекая на бонус перед Новым годом, и в сердцах послал ее туда, откуда она, поломав его план, спрыгнула.

Делать было нечего, он посмотрел в Интернете «Досуг», понял, что о нем там нет ни слова, и поехал в пустую квартиру, переполненный и нереализованный.

«Вот суки, – думал он, кувыркаясь в дорожных пробках, – чего надумали!» – и вспоминал благодатное время пятнадцатилетней давности, в период застоя, когда девушки были другими.

Выпьешь с ними вина венгерского «Токай», песенку споешь про виноградную косточку, и все – любовь в фотолаборатории под красным фонарем или в ротапринтной в условиях антисанитарных, под страхом, что начальник застанет. Вот это любовь! А что сейчас? Одна корысть и бездуховность, кроссворд не с кем разгадать. Раньше любой младший техник во сне мог ответить: «Приток Иртыша?», «Роман Помяловского?»

На работу как на праздник ходили. Главное – ко времени успеть. Пришел, на стул упал, потом чай, обмен мнениями: что читали, как Смоктуновский во МХАТе, Фолкнер, Воннегут? Не успеешь обсудить – обед, потом настольный теннис – и в кабинет, поспишь с закрытыми глазами, упершись локтями в щеки, типа думаешь, а тут буфет в три часа откроют, опять тусовка, чай, пончики и незаметно пять часов, домой.

Конфликты были: кому какой заказ положен, кому с красной рыбой, а кому балык, – это в понедельник. А в пятницу – грильяж, «Мишка», вафли «Лесная быль» и карамельки.

Когда делили дубленки и детские комбинезоны, войны разгорались нешуточные, ветераны все забирали, остальным говорили, как и теперь: «Какие ваши годы!» Вот и годы пришли, дети выросли, дубленки 24 часа в сутки, а счастья нет.

Так думал Сергеев по дороге домой, слушая по радио, что на выборах отменили графу «Против всех». Он на выборы не ходил с третьего класса средней школы, когда его прокатили, не выбрав звеньевым в пионерском отряде, а дали жалкую должность санитара звездочки. Он запомнил и в демократию больше не верил. Люди по радио орали, что это наступление на права человека, имея в виду себя, но Сергеева это развеселило. Он по телевизору смотрел только «Новости» вместо юмора и сатиры. «Новости» заменяли ему все жанры, он смотрел их без звука и смеялся, как подорванный, придумывая свой текст.

Дома было тихо, он лег и стал листать телефонную книгу, чтобы найти какое-нибудь животное вместо лани, дабы совершить задуманное.

Он решил сыграть и провернул справочник номеров закрытыми глазами, выпала К. Он давно не видел ее, они познакомились в подмосковном пансионате на семинаре личностного роста, куда Сергеева послала корпорация. К. тоже была там, как потенциальный кадр на повышение в своей компании.

Они ходили на лекции и тесты, участвовали в деловых играх и пили вечерами, поднимая корпоративный дух. Все это сборище напоминало Сергееву школы комсомольского актива, где тоже читали лекции и где предавалась разврату передовая советская молодежь.

К., сверстница Сергеева, привлекла его своей естественностью и полным отсутствием пошлого жеманства и желания поиметь его и развести на отношения. Он узнал, что она не замужем – муж бросил ее год назад, стремительно разбогатев, ушел от своего прошлого в светлое настоящее, где ему никто не напомнит с упреком, кем он был, а станут аплодировать тому, кем он стал. Он ушел и оставил ей их первую квартиру в Марьине и дочь. В новой жизни они стали помехой, в новой жизни все должно быть новое – и дом, и жена, и дети.

К. отпустила его, не спорила, внутренне собралась и замерла, ничего уже не ожидая: ей в жизни приходилось терпеть, в детстве она жила с отчимом и с десяти лет мылась в ванной в темноте: он любил подсматривать из окна в кухне, а в 16 лет она уехала в Москву со своим бывшим мужем, где они пережили много всего, и вот он ушел, а она осталась.

Сергееву ее одиссея была интересна, как книга, – он перестал читать, как только их стало огромное количество, а читать нечего, многое он прочитал в прошлые годы. Он помнил, как потерял сознание в туристической поездке в Болгарию в 85-м году. Он увидел и купил все, что увидел, и пер чемодан с Булгаковым и Пастернаком, чем очень удивил тещу, которая ждала люрекс и кримплен, но ничего не получила.

Целую неделю Сергеев и К. провели вместе на заключительном банкете. Сергеев перебрал и совершил необдуманный поступок: позвал К. к себе в номер, и она пошла. Сумбурная ночь утолила буйные фантазии Сергеева, и он позволил себе все, о чем дома помыслить не мог. Покладистая и умевшая терпеть К. спровоцировала Сергеева: он заставил ее стать в эту ночь Клеопатрой и портовой шлюхой, такого свинства он себе до этого никогда не позволял, и ему понравилось. К. утром ушла, и на завтраке Сергеев встретил ее не без робости и легкого мандража. Ему было неловко за свои фантазии, но К. вела себя ровно, и Сергеев порадовался, что объясняться не потребовалось, взял телефон и уехал.

К. не очень удивилась поведению Сергеева ночью, она знала за собой этот грех, муж тоже вел себя подобно Сергееву – видимо, она невольно провоцировала мужчин на такое поведение. Сначала ее это расстраивало, но потом она и сама стала находить в этом удовольствие. Она хотела сказать Сергееву, чтобы он не парился по этому поводу, но не смогла. Ночь ушла, и вместе с ней растаяли, как сон, ее зыбкие надежды на продолжение этой связи. «Так бывает, – думала К., – у других и этого нет».

Сергеев набрал номер и услышал ее голос, ровный и бесстрастный. Они поговорили о пустяках. Прошло полгода после их встречи в пансионате, но с каждой новой ничего не значащей фразой у Сергеева возникало непреодолимое желание вернуться в ту ночь.

К. не требовала объяснений полугодовому молчанию и на его предложение приехать спокойно ответила, что не против, и продиктовала адрес.

Сергеев ехал в Марьино долго, напряженный и распаленный воспоминаниями, он летел, как снаряд, начиненный порохом желаний.

Он вошел в квартиру, там была кромешная темнота. К., взяв его за руку, привела в спальню, завязала ему глаза и раздела. Он опять стал тем, кем хотел, поняв в конце концов, кем был в прошлой жизни. Он чувствовал себя хищником, рвущим косулю в далекой стране, которую видел в любимой «Национальной географии».

Все закончилось под утро, стремительно и без слов. Он уехал домой, ошеломленный новым знанием о себе, заехал в ночное кафе, набрал гору еды и ел жадно, как солдат после боя.

Он давно потерял аппетит юных лет, когда влетал в дом после дворового хоккея и метал все подряд, не глядя в тарелку.

Он был пуст и одновременно полон, его голова была чиста, никаких сомнений и рефлексии. Он приехал домой, упал на кровать не раздеваясь и заснул. Проснулся он вечером к программе «Максимум», где показали сюжеты, которые не испугали. Он засмеялся, глядя на ведущего, которому, видимо, давно не давали.

Когда Тамаре исполнилось 40 лет, с ней что-то случилось. Муж ее, ровесник и приличный парень, был, на зависть знакомым, всем хорош, не страдал пороками, работал и выполнял супружеский долг с удовольствием. Сын, ее радость и солнце, учился и не беспокоил маму кризисами самоидентификации. В общем, жаловаться было не на что, но навалились смертная тоска и ощущение, что жизнь остановилась. Подруг Тамара не имела, выйдя замуж в двадцать лет, нашла все ответы в семье, и потребности излить душу постороннему человеку не было. Родственников из далекого города не привечала – не хотела обременять мужа людьми ей чужими, а ему тем более. Ей хватало денег, любви, маленькой квартиры и лифчиков из ларька в подземном переходе. Нет, нельзя сказать, что она была непритязательна, но принцип необходимости и достаточности ее полностью удовлетворял. Она не читала журналы «Караван» и «Сosmo», не интересовалась, как бил Валерию бывший муж и что ест на завтрак Алла П., – ей дела до них не было. По старой советской привычке она читала книжки не новые, а те, которые печатали в толстых журналах в ее юности и в ее мире, нежном и яростном. Новое время ее не испугало, она не поддалась новым соблазнам, сохранила лицо и душу в опоре на собственные силы.