Ромео во тьме - Элеонора Хитарова

Доминик нахмурился.

– Мне звонила моя мать, – отрешенно повторил он, – но я не ответил.

– Почему? – Доминик спросил очень тихо, чтобы резким звуком голоса не спугнуть его мыслей.

– А что я ей могу сказать? Что мне ей сказать? – в интонации Ромео Доминик услышал растущую злость. – Что мне прикажете ей сказать? Что она предала меня? Что я ненавижу ее? Что я люблю ее? Что она двадцать два года уродовала мою жизнь? Что она желала мне добра, и я ей признателен за это? Что мне ей сказать? Я не знаю. Я все равно люблю ее! Я ненавижу ее! Я не знаю, не знаю…Как она могла? Она же ненавидела его больше всех!

Доминик все понял. Зловещая улыбка тенью скользнула по его губам. Он был намерен довести разговор до конца, чтобы Ромео сам подтвердил верность его мыслей:

– Что она сделала? – Он старался не повышать голоса.

– Она предала меня.

– Как?

– …

– Что она сделала?

– Проклятье! Она спала с ним. Она трахалась с ним! У меня на глазах! Она рассказывала мне, что ненавидит его. А сама трахалась с ним! – Лицо Ромео побагровело, желваки вздулись, глаза сделались мутными от злобы. – А он? Лживая тварь, он вечно повторял, что мой главный враг это моя мать, что мне надо освободиться от нее! Знаешь, как он ее называл? Мегера! А сам трахал ее! Проклятый подонок! Сука, ненавижу! Зачем?! Вот, что я хочу спросить у них обоих: зачем они сделали это со мной?!

Мейз прекрасно понимал, о ком идет речь. Но он хотел услышать это из его уст.

– О ком ты говоришь, Ромео?

– О ком я говорю?! – он устремил потемневший взгляд на Доминика. – Ты знаешь, Доминик, о ком я говорю. Я говорю … – Губы его сжались. Он делал над собой усилие, чтобы произнести это имя вслух. – Я говорю о…Люциусе О Кайно. Заклятом моем друге! Тогда, ту ночь, когда ты уехал из клуба с девушкой, ты помнишь? Тогда я пришел домой. И я застал их! Он, этот урод, та падаль, он называл ее шлюхой, он таскал ее за волосы как девку! Мою мать! А она? Знаешь, что она делала? …она вопила, что на земле нет никого лучше чем он, Люциус О Кайно! Они трахались так, что дрожали стекла. И это был не первый, не второй раз. Они были любовниками уже давно. Я это сразу понял. И продолжали петь мне, как они друг друга не переносят. Они держали меня за идиота. Да, я и был идиот! Но зачем?…

– Боже мой… – прошептал Мэйз. Но внутри он ликовал. То, что Ромео рассказал ему эту грязную историю, означало, что Доминик уже добился от него полного доверия. Мэйз был уверен, что эта история – самый большой и мучительный секрет юноши. И теперь этим секретом владел и он. Ангел, наконец, начал открываться ему. Почему Мэйз был этому так рад, он и сам не знал.

– Так это тогда ты не хотел выходить из своей комнаты? И поэтому ты так хотел уехать… теперь ясно, Ромео. Я предупреждал тебя, между прочим, что этот человек никогда не был тебе другом. Ты был ему нужен. Только и всего. Он бы тебе еще …

– …если бы не ты. – Ромео вздохнул. – Доминик, мне надо поехать домой.

– Ну и зачем?

– Мне надо спросить у них, зачем они лгали мне. Что заставило их обманывать меня? Мне нужны причины. И я хочу знать, как вообще они сошлись. Потому что я не понимаю. А я хочу знать. Так что, Доминик, отпусти меня. Пожалуйста.

Мэйз задумался, а потом отрицательно покачал головой.

– Я тебя не отпущу.

На лице Ромео отразились досада и разочарование.

– Я тебя не отпущу. – Повторил Мэйз. – Тебе надо остыть сначала. Должно пройти время, чтобы ненависть ушла. Чтобы боль заглохла. Чтобы ты был трезв и не терял здравого смысла. Ты человек горячий. Пусть время пройдет. Вот когда ты будешь говорить об этом, не сжимая кулаки от ярости, тогда я тебя и отпущу. Так что, тебе придется потерпеть и подождать.

– Но Доминик!

– Никаких «но»! – Жестко отрезал Мэйз. – Не будь ребенком, не канючь! Можешь хоть дать мне пинка, я тебя все равно никуда не отпущу. Наделаешь глупостей, фантазер юный. Иди, лучше, посочиняй что-нибудь. Негативные эмоции – отличный стимулятор творчества.

Ромео едва не плакал от досады. Но ему было велено не канючить. Поэтому он глотал колкие злые слезы и исподлобья глядел на Мэйза.

Тот на мгновение забылся и откинулся на спинку стула. Тут же лицо его исказилось, и он не сдержал болезненного стона.

– О-о, черт!

Ромео испугался за Мэйза и… вдруг опомнился. В его голове как будто прояснилось. Приступ бешенства улетучился, как не бывало.

– Тебе больно…

– Да, мне больно! – воскликнул Доминик, вскочив из-за стола. – Моя боль это, конечно, полная фигня по сравнению с твоей! Но твой синяк на душе, по крайней мере, не мешает сидеть! Это меня изводит! Боли много, толку – ноль. Я готов чувствовать себя инвалидом только за хороший шрам. Но уж никак не за синяк на заднице! Готов поклясться, Ромео, ты поедешь в свой чертов городишко, но когда я тебе скажу. А скажу, когда увижу, что твой синяк на душе рассосался и оставил только благородный шрам. Вот, как я красиво сказал! Пойду, попрошу Камелию намазать эту дрянь какой-нибудь мазью. Черт!

«Интересно, – подумал Ромео, – это была случайная вспышка раздражения, или же некий психологический прием, чтобы отключить меня от моих проблем?» По большому счету, не столь важно. В любом случае, это сработало. Битва внутри Ромео была подавлена, и поверхность души покрыло временное спокойствие. Сейчас Ромео мог позволить себе пойти в бассейн и просто поплавать в свое удовольствие.

В прохладной воде он уже совсем успокоился и пришел к выводу, что Доминик, как всегда, совершенно прав. Ромео следовало поехать в город через время. Может, через месяц. Может, даже лучше дождаться, пока будет опубликована первая книга. Тогда он приедет уже звездой, а не безымянным студентом. Тогда он сможет снять квартиру, съехать из дома Мэйза, может быть даже перевезти в новую квартиру мать. Если она добьется его прощения, конечно. Все это было совсем не за горами.

Ромео представил себе, как едет на своем синем Купере по улицам, а люди приветствуют его восторженными возгласами, бегут за ним с экземплярами книги и просят поставить автограф. Как в ресторанах и ночных клубах его приветствуют «Мистер Дэниелс» и сразу предлагают особые места. Как с гордостью будет смотреть на него Роуд. И Лайза, сучка чертова, будет ластиться к нему. А он даст ей от ворот поворот. И Люциус…. о нем Ромео, впрочем, даже думать не хотел. «Главное – никогда не увидеть их рядом,…маму и его…ни за что!»

Кстати, можно будет забрать Купер сюда. Он по нему здорово соскучился. Уж на его машине намного приятнее ездить, чем на мотоцикле. Так просто спину не отобьешь. Между прочим, касаемо спины… Что это за странные разговоры у Мэйза про шрамы? Неужели он нарочно старается уродовать свое тело? Зачем? Ромео вспомнил рассеченную бровь Доминика, несколько мелких шрамов от швов у рта, на щеке и на виске. Невольно, перед его глазами возникло лицо Люциуса и его уродливый толстый рубец через все лицо. Ромео мысленно плюнул и вылез из воды.