Вынос мозга. Рассказы судмедэксперта - Андрей Ломачинский

Давно это было. Гагарин отлетал, «Союз» — «Аполлон» отстыковались, и началась эра развития советской долгосрочной орбитальной космонавтики. Если кому приходилось видеть кадры документальной кинохроники о возвращении первых советских долговременных космических экспедиций, тот поймет, о чём речь. Первопроходцы наших длительных орбит, отсидев в невесомости на «Союзах» и «Салютах» несчастные пару месяцев, вываливались из приземлившихся капсул, как мешки с дерьмом. Невесомость коварной оказалась — никакой нагрузки на мышцы. Да ладно бы только на мышцы — при развивающейся сильной мышечной атрофии из костей кальций уходил! Кости хирели. Надо было проблему как-то решать. Это сейчас космонавт, крутящий педали тренажёра, — картинка естественная, а в те дремучие времена любой космический начальник над идеей закинуть в космос велосипед только бы рассмеялся — слишком уж дорогими каждый килограмм груза и каждый кубометр космической станции выходили. Однако ежемесячно менять экипажи выходило ещё дороже.

Как в науке водится, перед тем как проблему решить, надо её хорошенько изучить. А изучив, надо сделать модельный эксперимент. А если на модели появляется искомый результат — вот тогда вам и доказательства, и метод решения на блюдечке. Переход теории в практику, так сказать.

Кафедра авиационной и космической медицины за дело взялась споро — за пару месяцев был спроектирован хороший тренажёрный комплекс и отрегулирована диета — полагалось космонавтам много часов в день крутить педали да тянуть пружины, а вместо сахара жрать глюконат кальция. Вызвали тогда начальника кафедры в Звёздный и спросили, знает ли он, сколько его задумка народному хозяйству СССР стоить будет. Тот не знал, в чём искренне признался. Тогда и вышел приказ — малой кровью на земле длительную невесомость смоделировать, чтобы теоретические изыскания на практике по дешёвке подтвердить.

Ну, с велотренажёром просто оказалось, хоть тоже не без курьёза. Есть в спортивной медицине такой термин — «ПВЦ-170». Это когда человеческий организм на тренажёр сажают и заставляют педали крутить, чтоб сердце аж сто семьдесят ударов в минуту выколачивало, а сами время засекают — сколько до «больше не могу» испытуемый выдержит. Министерство медицинской промышленности хороший титановый «велосипед» сделало — полную копию того, что на ВДНХ В «Салюте-6» вверх тормашками висел. Позвали педальки покрутить на этом велосипеде какого-то чемпиона СССР по велогонкам. Ну, тот пришёл утречком, на велик сёл, покрутил, быстренько вышел на сто Семьдесят ударов в минуту, а потом с таким сердечным ритмом так и сидел до конца рабочего дня. Затем слез, утёр пот и сказал, что договор с ним на пятьдесят рублей за пять часов. Вот он пять часов открутил, давайте мне полтинник, а крутить задаром он не хочет. Военно-медицинская братия от такого результата слегка опухла — из обычных курсантов никто больше пятнадцати минут ПВЦ-170 не выдерживал. Вот были спортсмены в советское время! И ведь без допингов. Когда настоящих лётчиков-космонавтов на тренажёр привозили, результаты не сильно курсантские превышали — такую пытку мало кто до получаса выносил. Пришлось требования к сердечной нагрузке значительно понизить, чтоб на три-пять часов ежедневной космической тренировки выйти...

А вот с полной моделью костно-мышечной гипотрофии оказалось сложнее. Не было на кафедре авиационной и космической медицины своих коек, а значит, и не было возможности положить людей, как подопытных кроликов, под многомесячный эксперимент. Зато такие койки были на пропедевтике. Так и ввязалась мирная кафедра в военный эксперимент.

Необходимо было отобрать нескольких молодых людей в абсолютном физическом здравии и уложить их полными инвалидами-паралитиками в течение многих месяцев на коечку. Руки и ноги фиксировались ремнями, а чтобы никаких тонических упражнений не делали (то есть чтобы мышцы не напрягали), в каждую палату полагались круглосуточные сиделки-надзиратели.

Кровати располагались так, чтоб всем был виден телевизор, плюс перед сном несколько часов отводилось на чтение художественной литературы. Читала сиделка, а все слушали. И письма тоже сиделка писала под диктовку. Оправлялись в утку. Душ и ванну заменяли обтирания мокрыми полотенцами. Кровати были специальные, с открывающейся под задницей дыркой, чтоб даже во время необходимых физиологических актов никакой нагрузки на мышцы спины не выходило. Да и сам уровень кроватей был необычный — не строго горизонтальные, а двадцать шесть градусов наклона вниз в сторону головы, чтобы давление крови было точно как в невесомости. Ну а от сползания на кровати человека удерживали опять те же фиксирующие ремни.

Лежи себе лениво и радуйся жизни на уровне одноклеточного организма, всех неприятных дел — только что периодически кровь на анализ брать будут, Больше никаких усилий и переживаний, даже взвешивание прямо на кроватях проводилось.

К назначенному сроку подготовили в клинике под эксперимент одно отделение, посадили на вход постового, взяли с персонала необходимые подписки о неразглашении, и дело осталось за малым — добровольцев найти. Это сейчас на «совок» гонят: мол, советская система была беспредельно антигуманной. Может, когда-то и была, но вот при Брежневе касательно экспериментов на людях было строго — или добровольно, или никак. С волонтёрами поступили просто — поехали добрые полковники-пропедевты в войска Ленинградского гарнизона и предложили молодым солдатам год за два. Вы, мол, только призвались, дедовщина тут всякая, а нате-ка вам возможность — вполовину срок скостить да при этом ещё и денег прилично подзаработать. Если солдат от первого до последнего дня1 выдерживал, то предполагалось заплатить ему ни много ни мало, а пять тысяч рублей — цена новых «Жигулей» по тому времени. Но «контракт» сам по себе был вовсе не железным — в любой момент солдат мог заявить о том, что отказывается от дальнейшего участия в эксперименте. После этого надлежало подписать официальную бумагу и идти дослуживать в войска по полному сроку, денег же никаких не причиталось в случае подобного малодушия. Понятно, что столь жёсткие условия солдат-добровольцев весьма стимулировали.

Сорок коечек было в отделении. В назначенный срок туда легло сорок солдат. Первый солдат подписал отказ на следующий день — ушёл стирать «дедовские» портянки, несмотря на все увещевания и взывания докторов наук к здравому смыслу. Через неделю ушло ещё трое. Через месяц осталась половина. Через три — семь человек. Через полгода — всего двое...

Лежат себе рядовые Виктор Малышев и Эльдар Сумамбаев, служат великому делу советской военной науки. Персонал на них не нарадуется — капризов никаких, с неподвижной жизнью полностью смирились. Виктор оптимист-говорун; все думали, что в числе первых уйдёт, а он смотри как, до конца долежал! А как анекдоты рассказывал — заслушаешься. Утренняя смена новую шутку принесёт, так тот её так переделает и так расскажет, что вечерняя смена со смеху аж ногами сучит. Эльдар же был полной противоположностью — не болтлив, замкнут, книг себе читать не просил, только иногда требовал поставить кассету в магнитофон с его любимыми азербайджанскими песнями. Иногда и сам пел — тягуче, громко, но красиво. Сиделкам нравилось, и пение не запрещали, хоть и не понимали ни слова.

На девятом месяце эксперименту конец — все биохимические изменения и электрофизиологические отклонения выяснены. Однако солдатам конкретную дату окончания опыта до последнего не сообщали, ориентировали их на год. За день до окончания опыта к ним пришли генералы да полковники от медицинской службы, пожали руки героям и вручили сберкнижки с оговорённой суммой денег. Эльдар отнёсся к этому делу философски — конец мучениям завтра в двенадцать дня, вот завтра и приходите после последнего забора крови. Типа я уж без малого год лежу, вставать мне страшно, надо бы мне помочь, а то совсем хилый стал. Ну, над такой точкой зрения военно-медицинские светила поухмылялись, но не стали отказывать любимчику. Хочешь ещё недельку на кроватке понежиться — нет проблем, устроим.