Пятый угол - Йоханнес Марио Зиммель

— Слушайте, Алькоба, мы освободим вас сегодня…

— Ну то-то же, — Алькоба расплылся в улыбке.

— …но не потому, что испугались вас, а только потому, что действительно есть приказ. Вы будете ежедневно отмечаться в своем полицейском участке. И не покинете Лиссабона.

— Разумеется, господин директор.

— И не ухмыляйтесь так по-идиотски, Алькоба! Вы человек конченый. Уверен, скоро вы снова окажетесь у нас. Лучше всего вам было бы остаться здесь. Тюрьма для людей вашего склада — самое надежное пристанище.

В маленьких кривых переулках старого города, с их обветшалыми особняками в стиле рококо и облицованными пестрой плиткой домами простых обывателей, царила тишина послеобеденной сиесты.

Белоснежное белье сохло на бесчисленных веревках. Причудливо изогнутые деревья проросли сквозь растрескавшиеся каменные ступени, а в проемах городской стены открывался вид на близкую реку. На реку вниз глядел и Томас Ливен. Он стоял у огромного окна в ателье своего неравнодушного к спиртному друга. Рядом с ним стояла Шанталь Тесье. Она снова пришла на Руа до Поко дес Негрос, чтобы попрощаться. Ей нужно было возвращаться в Марсель. Она уговаривала Томаса отправиться с ней. Шанталь вела себя на удивление нервозно, ее левая ноздря вновь трепетала. Она положила ладонь на руку Томаса.

— Поедем со мной, станете моим партнером. Я могла бы вам кое-что предложить, и вовсе не работу переводчика, сопровождающего иностранцев. Здесь вы в ловушке. Тогда как в Марселе — о боже, как мы могли бы там развернуться!

Томас покачал головой и взглянул на реку Тахо. Она несла свои воды медленно и неторопливо. И там внизу, при впадении в Атлантику, стояло множество кораблей, готовых к отплытию в далекие гавани, чтобы доставить в заокеанские свободные страны преследуемых, павших духом и запуганных. Там, в низовье, стояли на якорях суда, ожидавшие людей с паспортами, въездными визами и деньгами.

Паспорта у Томаса больше не было. Не было и разрешения на въезд в страну. Не было денег. Единственное, что у него еще оставалось, — это костюм, что был на нем. Внезапно накатила страшная усталость. Его жизнь — какая-то бесконечная дьявольская круговерть, из которой не вырваться.

— Ваше предложение делает мне честь, Шанталь. Вы красивая женщина. И наверняка к тому же прекрасный товарищ, — он с улыбкой взглянул на нее, и женщина с внешностью дикой кошки покраснела, как влюбленная школьница, но тут же, непроизвольно топнув ногой, пробормотала:

— Не болтайте чепухи…

— У вас наверняка доброе сердце, — продолжал Томас. — Но, видите ли, когда-то я был банкиром. И хотел бы снова им стать!

За столом, заваленным красками, тюбиками, кистями, переполненными пепельницами и бутылками, сидел Рейнальдо Перейра. На этот раз он был трезв и работал над картиной с довольно мрачным сюжетом.

— Жан, — произнес он, — в предложении Шанталь что-то есть. С ней вы наверняка доберетесь до Марселя. А в Марселе достать поддельный паспорт легче, чем здесь, где вас разыскивает полиция. Не говоря уже о других ваших друзьях.

— Бог мой, но я же приехал из Марселя! Неужели все было напрасно?

Шанталь заговорила грубо и напористо:

— Вы сентиментальный болван, если не видите, что происходит. Вам не повезло. Пусть так. У всех у нас в жизни бывает полоса невезения! И для начала вам нужны сейчас башли и надежная ксива.

«Если бы не Алькоба, дававший мне в нашей камере частные уроки, я просто не понял бы, что имеет в виду дама», — подумал Томас. И печально произнес:

— С помощью Перейры я раздобуду новый паспорт и в Лиссабоне. А что до денег, то у меня есть друг в Южной Америке, напишу ему. Нет, нет, подождите, я еще выбьюсь, я…

Он не договорил, так как в этот момент полуденную тишину разорвали глухие выстрелы. Шанталь негромко вскрикнула. Вскочивший Перейра опрокинул банку с краской. Все испуганно уставились друг на друга. Прошли три секунды…

Затем снаружи послышались тревожные мужские голоса, женские крики, детский плач. Томас рванулся на кухню, распахнул окно и посмотрел вниз, на старый двор. Со всех сторон туда сбегались мужчины, женщины и дети, окружая лежавшую на загаженном булыжном дворе страдальчески скрючившуюся фигуру маленького горбуна…

— Лазарь, Лазарь, ты меня слышишь?

Томас склонился над маленькой фигурой на мостовой, за его спиной толпились и толкались чужие люди. Из ран Алькобы неудержимо текла кровь. Несколько пуль попали ему в грудь и в живот. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами. И рот больше не дергался в нервном тике.

— Лазарь… — простонал Томас Ливен.

И тут маленький горбун открыл глаза. Зрачки были уже затуманены, однако Лазарь узнал склонившегося над ним. Он прохрипел:

— Жан, удирай, удирай по-быстрому, это ведь предназначалось тебе…

Поток крови хлынул из его рта.

— Тебе нельзя говорить, Лазарь, — умолял Томас своего друга. Но горбун прошептал:

— Парень окликнул Леблана, прежде чем… Он принял меня за тебя…

Слезы подступили к глазам Томаса, слезы ненависти и скорби.

— Не надо говорить, Лазарь… Сейчас будет врач… Они прооперируют тебя…

— Это… уже поздно… — горбун взглянул на Томаса и вдруг ухмыльнулся лукаво и хитро, с трудом выдавив из себя:

— Жаль, малыш… Мы могли бы провернуть вместе столько дел, и каких…

Затем ухмылку стерло с лица. Глаза потухли.

Когда Томас Ливен поднялся, оставив своего друга, люди расступались перед ним, молча пропуская его. Они видели, что он плакал.

Сквозь завесу слез Томас разглядел Шанталь и Перейру, стоявших в стороне от возбужденной толпы. Шатаясь, он направился к ним. Он споткнулся и упал бы, не подхвати его художник.

С улицы во двор вбежали два полицейских и врач. Пока тот обследовал мертвого, все собравшиеся заговорили с полицейскими. Стекались все новые любопытные, звонкая разноголосица наполнила старый двор.

Томас вытер глаза и посмотрел на Шанталь. Он понял: если сейчас, сию минуту, он не примет решение, будет поздно. Доля секунды, достаточная, чтобы мигнуть ей, решила его судьбу…

Две минуты спустя из рассказов возбужденных свидетелей полицейские поняли, что какой-то незнакомый мужчина принял участие в умирающем и говорил с ним последний.

— Где этот человек?

— Туда ушел! — крикнула какая-то старуха. Скрюченным пальцем она показала на подъезд флигеля. Возле него стоял художник Перейра.

— Эй, вы, там! — крикнул полицейский. — Где тот человек, который разговаривал с умирающим?

— Понятия не имею, — сказал Перейра.

Врач прикрыл глаза убитому. В смерти некрасивое лицо Лазаря Алькобы было полно достоинства.