В Россию с любовью - Сергей Донской

* * *

Двадцатишестилетний Дмитрий Викторович Балаболин, известный читателям под псевдонимом Москвин, страдал в первую очередь от острого и продолжительного приступа самобичевания, затем — от ревности и только в самую последнюю очередь — из-за похмелья. Неравный поединок с зеленым змием, начавшийся после допроса в застенках Лубянки, свалил его примерно в пятом часу дня, и теперь, кое-как оклемавшись, журналист чувствовал себя совершенно усталым и разбитым. Правильно он сделал, что не вернулся сегодня в редакцию. Еще растрепался бы по пьяни о своем позоре. А так только он сам знает, чего стоит. Переживать унижение в одиночку легче, хотя все равно противно.

— Дрянь! — сказал Балаболин, уставившись на ополовиненную бутылку водки, водруженную на кухонный стол. — Дрянь такая!

Имелся в виду не напиток, к слову говоря, качества действительно неважнецкого, и даже не сам Балаболин, а его законная супруга, полноватая тридцатилетняя бабенка с разными по объему грудями и родимым пятном на интимнейшем месте. Себя ненавидеть трудно. В подобных ситуациях удобно использовать в качестве объекта ненависти собственную супругу.

Сегодня после полудня Балаболина прилетела из Стамбула с пятью неподъемными баулами, в которых был привезен стандартный набор челночницы среднего пошиба, базирующейся на мелкооптовом рынке. Пока она смывала с себя пыль дальних странствий, успевший причаститься Балаболин на скорую руку досмотрел ее личные вещи и сделался желт лицом, обнаружив в косметичке упаковку презервативов. Окончательно его добило отсутствие одного изделия, наводившее на самые мрачные предположения.

Учиненный Балаболиным допрос длился примерно шесть минут. Уже на второй супруга продемонстрировала, как удобно хранить свернутые трубочкой купюры в презервативе, и даже не поленилась показать, куда именно она прячет незадекларированную валюту при прохождении таможенного контроля. С 15.04 до 15.07 Балаболин с непроницаемым видом выслушивал пояснения по этому поводу, в семь с половиной минут четвертого кивнул, как бы соглашаясь с услышанными доводами, а в следующую секунду опять преисполнился сомнений и неожиданно ударил жену сначала по левой скуле, а потом по правой.

Теперь она находилась у сестры, к телефону подходить отказывалась, а посему накопившиеся вопросы Балаболин мог адресовать лишь стенам своего жилища — любой на выбор. Чем он и занимался сегодня весь день, нанося непоправимый вред своему организму и центральной нервной системе. Продолжительный послеобеденный сон Балаболина тоже нельзя было назвать оздоровительным. Но вместо того чтобы основательно поужинать или хотя бы попить чайку, он влил в себя остатки водки и принялся гримасничать, вцепившись пальцами в столешницу.

За этим занятием и застал его телефонный звонок.

— Да! — просипел он в трубку, кое-как переборов подступившую к горлу дурноту.

— Балаболин? — поинтересовался смутно узнаваемый мужской голос.

— Ну? — этим вечером обычно речистому репортеру было проще всего изъясняться короткими, односложными словами, лучше даже междометиями.

— Я ее нашел, — заявил мужчина.

— Кого? — Балаболин в замешательстве отнял трубку от уха и посмотрел на нее, словно надеясь разглядеть сквозь дырочки говорившего. Не разглядел. Возвратил трубку в исходное положение.

— Сам знаешь, кого, — донеслось оттуда. — Она сейчас не в лучшем состоянии, но скоро будет готова давать показания.

— Показания, — повторил Балаболин. Ему вдруг вспомнились всевозможные истории про белую горячку, приключающуюся с теми, кто пьет в одиночку. Раньше эта тема казалась смешной. Сегодня был совсем другой случай.

— Вот именно, — продолжал незнакомец тоном, не терпящим возражений. — Передай по своим каналам, чтобы за нами подъехали часика через два. Я пока обыщу тут все для порядка.

— Ага, — послушно сказал Балаболин, но вдруг вскинулся весь, шумно перевернув при этом табурет. — Кому я буду это передавать? Кто говорит?

— И не надоело придуриваться, Дима? — перебил его все более узнаваемый голос. — Или ты забыл о своей готовности сотрудничать с нами?

— Вы обещали оставить меня в покое, между прочим! — выкрикнул Балаболин на высокой ноте. Ему вдруг живо представился подвал, где он пережил сегодня столько страхов и унижений, вспомнился направленный на него ствол револьвера, из которого в любой момент может вылететь пуля. Он даже на всякий случай убрал подальше от уха телефонную трубку.

— Хватит торговаться! — донеслось оттуда. — Твое дело птичье. Услышал, запомнил, чирикнул, кому следует. В общем, действуй, Дима.

В трубке заныли гудки отбоя. Осторожно положив ее на рычаги, растерянный Балаболин уставился на свое отражение в темном окне и пообещал ему, что за добавкой в ларек выходить не станет. Даже за пивом. Случаются в жизни ночи, которые лучше всего пересидеть дома.

Но не одного журналиста сбил с толку этот странный звонок. Далеко от его дома были подняты по тревоге мужчины совершенно иной породы: собранные, трезвые, решительные. Вскоре они, погрузившись в быстроходную машину, на всех парах летели в район Северное Измайлово, и слов, которыми они обменивались в пути, было гораздо меньше, чем патронов в магазинах их коротких автоматов.

Сидя в темном салоне машины, Громов не сводил глаз с первого подъезда, куда, по его расчетам, должны были нагрянуть гости. Времени на размышления, сборы и дорогу он оставил им самую малость — каких-нибудь два часа. Зато этого с лихвой хватило для того, чтобы подготовиться к встрече самому.

Все окна в квартире Северцевых гостеприимно светились, ничем не отличаясь от десятков других. Из раскрытых нараспашку балконных дверей сразу нескольких гостиных доносилась возбужденная скороговорка спортивного комментатора. Временами он трагически вскрикивал, а один раз даже заулюлюкал чуть ли не на индейский манер. Создавалось впечатление, что он наблюдает не обычный футбольный матч, о котором все забудут уже завтра, а какое-то эпохальное событие. Например, юбилейный штурм Грозного федеральными войсками.

Громов, вот уже в который раз, помял в пальцах сигарету и сунул ее обратно в пачку. Курить в засаде не полагалось, чтобы не выдать себя предательским огоньком. Номера его поставленной поодаль «семерки» были оклеены полосками черной изоленты. На расстоянии буквы и цифры выглядели совершенно обыкновенными, а при ближайшем рассмотрении номера превращались в нечто не более вразумительное, чем таблички с древнешумерской клинописью. Только какой-нибудь уникум сумел бы разобрать эту абракадабру и восстановить ее по памяти. Но уникумы тем и отличаются от обычного люда, что не глазеют от нечего делать во двор. Так что инкогнито Громов себе обеспечил. Можно было почти со стопроцентной уверенностью сказать, что намеченная встреча в холодной враждебной обстановке пройдет без милицейского протокола.

Запихнуть Регину в машину оказалось сложнее, чем доставить ее с третьего этажа во двор. Она все норовила вывалиться из своей ночнушки, и, преодолевая сопротивление тяжелого бесчувственного тела, Громов впервые в жизни пожалел о том, что у девушки, с которой он имеет дело, чересчур длинные ноги.