Падение Римской империи - Питер Хизер

Трудно с достоверностью определить, что же произошло. На первый взгляд неудачная атака стала результатом взаимонепонимания и паники, тогда как нападение на пиру являлось обычным для римского правления в приграничных областях приемом.

Устранить опасных — или потенциально опасных — вождей означало посеять смуту среди противников. Аммиан описывает четыре других примера, имевших место за период длительностью всего в 24 года, когда римские командующие использовали приглашение на пир как возможность для похищения. Один из этих четырех случаев произошел по не поддержанной сверху инициативе командира «на местах», но остальные три совершились по указанию самого императора. В одном случае командующий на Рейне получил запечатанное письмо, которое ему приказали не вскрывать, пока он не увидит вождя алеманнов, о котором шла речь, на римском берегу. Когда же это произошло и он вскрыл письмо, там содержался приказ перевести алеманна в Испанию. Я подозреваю, что Лупицин получил сходные инструкции. С Валентом, по-прежнему находившимся в Антиохии, нельзя было советоваться по любому поводу — ожидание ответа заняло бы несколько недель. Поэтому инструкции относительно тервингов, данные Лупицину, должны были оставлять простор для личной инициативы; тем не менее я не думаю, что ему дали свободу действий в отношении готской проблемы, не проинструктировав тщательно по поводу того, что ему следует делать при том или ином предсказуемом варианте развития событий. Прибытие огромного количества непокоренных готов на территорию Рима в тот момент, когда основные силы римлян были заняты в других областях, таило в себе серьезную опасность, и проблемы, связанные с ним, наверняка были тщательно продуманы. Подозреваю, Лупицину сказали следующее: если покажется, что ситуация выходит из-под контроля, надо сделать все возможное, чтобы подорвать положение готов; а внезапный захват вражеских предводителей, как уже упоминалось, представлял собой обычный прием римлян в таких случаях. Однако выбор должен был сделать сам Лупицин. В данном случае он прибег к наихудшему способу из возможных: вначале предпринял одно, потом другое, не следуя до конца ни той ни другой стратегии. Вместо того чтобы продолжать поддерживать мир, пусть «худой», или иметь дело с оппозицией, оставшейся без руководителя, он оказался лицом к лицу с организованным восстанием под предводительством авторитетного лидера.

И здравый смысл (кому понравилось бы, если бы в тот момент, когда вы полностью вовлечены в события на первом фронте, на втором бы воцарился хаос?), и сопоставление с другими случаями разрешенных миграций на территорию Римской империи говорят с очевидностью, что Валент не мог радоваться появлению огромных масс готов на Дунае так, как это, пусть и не единодушно, описывают источники. Как мы уже видели, имперская идеология требовала, чтобы все варвары изъявляли покорность, и какая бы паника ни царила, так сказать, за сценой в 376 г., политика императора в глазах налогоплательщиков должна была выглядеть сознательно избранной стратегией, нацеленной на благо империи. Здесь Аммиан делает прозрачный намек. Его рассказ упоминает о вкладе «образованных льстецов» (erutits adulatoribus) в политику Валента в отношении готов (Amm. Marc. 31. 4). Немедленно вспоминается Фемистий, сослуживший такую хорошую службу Валенту в деле заключения мира в 369 г. Он был с императором в Сирии летом 376 г. перед своим неожиданным поспешным отъездом на запад, и я подозреваю, что та речь, которую он произнес в 369 г., являлась одним из способов убедить константинопольский двор в том, что вопреки всей очевидности впустить на территорию империи буйную орду готов на самом деле было отличной идеей. Таким образом, отсутствие единодушия в источниках отражает пропаганду, использовавшуюся императором для оправдания своей политики, а не подлинные соображения, стоявшие за его решениями.

Гунны стали причиной того, что между Римской империей и большими массами готов возникли новые, беспрецедентно близкие отношения. Императора они, конечно, не удовлетворяли, по крайней мере его не устраивала та форма, которую они приняли. Готы также испытывали сомнения и колебания. Решение искать убежища на территории империи далось им непросто. Большинство тервингов порвало с Атанарихом, это произошло на большой сходке, где проблемы подверглись длительному подробному обсуждению (diuque deliberons — Amm. Marc. 31. 3. 8). Их колебания можно понять: им нелегко было решиться на то, чтобы двинуться в земли столь могущественного соседа. Учитывая эффективность сообщения с территорией по ту сторону границы, можно предположить, что они, вероятно, знали, что Валент сейчас не мог тратить достаточно сил и времени на Дунае из-за войны с Персией. Возможно, император мог на какое-то время уступить, но где гарантия, что позднее его отношение не переменится? Итак, неудивительно, что готы думали о будущем: они пытались приготовиться к общению с имперскими властями и в настоящее время, и в дальнейшем.

Хотя римляне обращались с тервингами и грейтунгами по-разному, племена эти по-прежнему поддерживали тесные отношения. Поэтому, как уже говорилось, когда войска Лупицина заставили тервингов отправиться к Маркианополю, те уже знали, что грейтунги пересекли реку и поэтому замедлили продвижение. Тервинги шли в логово льва, и потому, несмотря на то что, очевидно, римляне обращались с ними куда лучше, чем с грейтунгами, для них было крайне важно создать единый фронт с как можно большим числом готов с целью противостояния империи, имевшей подавляющее превосходство в отношении как живой силы, так и запасов продовольствия. Конечно, поступая так, они нарушали [если не букву, то] дух своего соглашения с Валентом. Но если император мог найти способы переписать соглашение 376 г., продлив его, то же самое могли сделать и готы.

В реальности, как мне кажется, произошло следующее. Готы и римляне в результате вмешательства гуннов вступили в новые, весьма интенсивные отношения между собой. Стороны не доверяли друг другу, и ни одна из них не была вполне верна соглашению, по поводу которого шли переговоры в 376 г., — соглашению, вынужденному с точки зрения обеих сторон. То, что первоначальный договор не соблюдали, никого не удивляло. Теперь дело явным образом шло к испытанию военной мощью, от результата которого зависело, на каких условиях будет основано более долгосрочное соглашение между готами-иммигрантами и Римским государством.

Военные действия развернулись на следующее утро после устроенного Лупицином пира. Возвращение Фритигерна и насилие, учиненное минувшей ночью, вызвало первую волну грабежей в районах близ Маркианополя. В ответ Лупицин собрал людей (столько, сколько смог) и двинулся на лагерь готов, расположенный примерно в 15 километрах от города. Его силы быстро разбили; кроме самого Лупицина, бежать удалось немногим. Где-то в конце зимы или весной 377 г. война разгорелась всерьез; кампания продолжалась не менее шести сезонов, пока наконец 3 октября 382 г. не был заключен мир. События первых двух лет, вплоть до битвы при Адрианополе, можно проследить со значительными подробностями по рассказу Аммиана Марцеллина (это не означает, что он сообщает все, что хотелось бы знать). Что касается происшествий после битвы, то здесь источников становится меньше. Однако совершенно очевидно, что война — все, что происходило в течение шести сезонов, — шла только в балканских провинциях Римской империи. Эта территория за всю историю человечества неоднократно становилась ареной войн, и ее география, отличающаяся значительными особенностями, всякий раз диктовала характер боевых действий.