Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен - Эми Стэнли

В праздничный вечер в середине лета толпы горожан собрались у моста Рёгоку[460]. Площадь у подножия моста заполнилась галдящими торговцами и веселыми гуляками, бившими в барабаны; фонарей было так много, что ночь казалась светлой как день. На реке две группы мужчин в лодках запускали в небо петарды, соревнуясь, у кого выйдет лучше. Яркие цветы взрывов на миг зависали над торговцами, барабанщиками и всем Эдо, а затем превращались в дым. Пепел, похожий на снег, осыпал мерцающую воду.

Цунено вспоминала Этиго. Снежная страна казалась ближе летом, когда дороги были свободны и почта ходила намного быстрее, хотя многие сезонные работники покидали город еще весной и возвращались на свои поля. Цунено предпочла остаться, как и один ее земляк, которого звали Идзава Хиросукэ, уроженец соседней деревни. До случайной встречи в Эдо[461] Цунено не виделась с ним двадцать четыре года. В детстве они хорошо знали друг друга, так как она была дочерью храмового служителя, а он сыном деревенского старосты из Камоды. Он часто играл с ее братьями. «Ты был ему словно младший брат, так что, конечно, ты хорошо его знаешь»[462], – писала она Гию. Теперь при каждой встрече они говорили о родных местах. Хиросукэ довольно часто писал домой и мог рассказать Цунено новости о земляках, которых она знала. Такое доброе отношение к себе она ценила еще сильнее, потому что Гию по-прежнему отказывался писать ей. Они с Хиросукэ решили, что, когда состарятся, тогда и вернутся в Этиго. Обоим хотелось умереть дома, в окружении родных гор и полей, среди людей, знакомых с детства.

Как и Цунено, Хиросукэ променял благополучную жизнь в деревне на городские приключения. Время от времени он нанимался к столичным знаменосцам и, пока был у них в услужении, числился самураем. В письмах он сам себя называл самураем без господина – ронином[463], – так же величали его и другие люди, бывшие с ним в переписке. Впрочем, это почти ничего не означало, поскольку статус его считался временным и номинальным – без права наследования. Следовательно, он был всего лишь человеком, претендующим на статус самурая. Тем не менее, когда Хиросукэ нанимали на службу, он, как и подобает воину, носил широкие штаны с разрезом, украшенные гербом господина, и люди волей-неволей выказывали ему почтение, так как всем приходилось учитывать высокое положение дома, который он представлял. Иногда ему даже дозволялось носить оружие. Хиросукэ прекрасно умел читать и писать, имел материальную поддержку своей семьи – по этой причине он стоял на ступень выше обычных слуг, которых управляющие, распределявшие работу, сгоняли в казармы, словно скот, и оставляли у себя часть их жалованья[464]. Такая служба, во-первых, давала ему возможность заработать себе на жизнь в Эдо, а во-вторых, выглядела не настолько непрестижной, чтобы не быть неприемлемой для сына старосты.

Хиросукэ сказал Цунено, что хочет на ней жениться[465]. Он стал по меньшей мере девятым мужчиной, выразившим такое желание. В прошлом у нее насчитывалось три расторгнутых брака и пять отвергнутых женихов – и это лишь те, чьи имена упоминались в бумагах семейного архива. Вероятно, таких мужчин было больше. Однако Хиросукэ стал лишь вторым, кто задал этот вопрос напрямую, минуя родителей и старшего брата. Первым был Тикан, которому Цунено попыталась отказать около года назад по дороге в Эдо. С Хиросукэ все выглядело иначе. Он знал ее родных и уверял, что не хочет их обидеть. Он сделал ей достойное, официальное предложение.

Времени на раздумья Хиросукэ ей не оставил: он не собирался ждать. По его словам, в случае отказа он возьмет другую жену. Но горький опыт научил Цунено осторожности. Она считала, что им следует немного подождать, какое-то время повстречаться и постепенно познакомиться заново. Они слишком мало знали друг о друге, ведь двадцать четыре года разлуки – срок серьезный. Сейчас ей относительно неплохо жилось в Эдо. Она была довольна своим хозяином, своим домом, своим районом, своей работой. Остальные служанки – на их мнение Цунено уже привычно полагалась, так как обращалась к ним не только за лишней одеждой, но и за советами, – подошли к ее ситуации довольно прагматично: «Сегодня ты бедная, но жалованье у тебя не самое плохое. А когда живешь самостоятельно и никому не угождаешь, неважно, много у тебя денег или совсем мало. Привыкаешь и к тому и к другому»[466]. Зачем женщине муж, если в городе она может справиться своими силами?

Однако вера в себя, которая поддерживала Цунено по дороге в Эдо, теперь, когда она более отчетливо представляла себе будущее, заметно поколебалась. Ее финансовое положение было ненадежно; к тому же она до сих пор не расплатилась со смотрителем своего прежнего квартала Дзинсукэ. «Как ты уже знаешь, – писала она Гию, – сейчас, хотя на жизнь кое-как и хватает, мне приходится покупать себе все самой – до последней чайной пиалы и палочек для еды. А здесь все очень дорого. Я еле свожу концы с концами, и даже если сумею чудом наскрести четыре золотые монеты, то придется отдать их Дзинсукэ. Это вызывает такое чувство тревоги, причиняет слишком сильную душевную боль»[467]. Кроме того, на душу Цунено еще давила прошлая ошибка с Тиканом. Она написала секретарю храма Дэмпати и попросила передать на хранение матери все ее первые послания из Эдо. «Держать их в вашем кабинете как-то слишком неловко»[468], – пояснила Цунено. Ей хотелось забыть те первые недели в обществе Тикана и совсем не хотелось, чтобы в семейном архиве осталось свидетельство ее позора.

Хиросукэ мог бы решить финансовые проблемы Цунено, уплатив часть ее долгов. И непохоже, чтобы на горизонте появился жених получше. «Может, мы с Хиросукэ и решим пожениться, – писала она. – Вряд ли я заполучу в мужья какого-нибудь богача из Эдо, поэтому так будет гораздо лучше, чем жить в постоянной неопределенности»[469]. Более того, свадьба с Хиросукэ положила бы конец вечным спорам с Гию: замужней сестре брат точно не сможет навязать нового жениха. Не удержавшись, она еще раз повторила в письме: «Даже если бы мне пришлось всю оставшуюся жизнь провести дома, все равно я ни за что не пошла бы замуж за какого-нибудь вдовца»[470].

Разве не соблазнительно было хоть раз утереть нос Гию? Трижды родные лишь ставили ее в известность, какого мужчину ей выбрали и куда ей предстоит отправляться. Называлось имя, рассказывалось что-то о новой семье, и Цунено уже отчетливо видела свое будущее: хозяйка храма, крестьянка, горожанка. Теперь выбор оставался за нею.