Птенцы «Фламинго» - Инна Тронина

— За меня скажет Шекспир. «Гамлет», акт первый, сцена пятая. «Прощай, прощай! И помни обо мне…»

… Аня вздрогнула и посмотрела на часы. До приезда Вероники оставалось двадцать минут. «Победитель продолжает править колесницей своей судьбы…» Она обязана там, в оранжерее, встать на ноги! И какое-то время продержаться, пока не наступит развязка!

Съёмки в фильме Дои Ватанабэ приучили Аню не бояться орудий пыток, огня и крови. Схватившись за ручку, она выдвинула ящик, достала шило. Потом зажгла конфорку итальянской плиты, нагрела шило, откинула скользкий подол платья и, закусив губу, вонзила острие в ногу. Аня думала сейчас только о том, чтобы ненароком не испортить платье.

Кровь сразу же сворачивалась от соприкосновения с раскалённым металлом, и отвратительно воняло горелым мясом. Но Аня упорно продолжала терзать свою плоть. Она должна была добиться хотя бы незначительной подвижности ног, их относительной чувствительности. Иначе она не сможет подняться в полный рост, а, значит, не получится должного эффекта, или вообще всё сорвётся.

С двадцатым уколом Аня ощутила боль. А на двадцать пятом правая нога вдруг сильно дёрнулась. Аня застыла в кресле, расширенными от волнения глазами глядя на свою несчастную ногу.

Мобильник застрекотал неожиданно, хоть весь вечер Аня ждала звонка. Рона приехала, и ей нужно было открыть дверь.

— Да, слушаю! — Аня кричала в трубку, не помня себя от радости.

— Я у тебя во дворе, будничным голосом сообщила Вероника. — Ты готова?

— Да-да, конечно, поднимайся! Сейчас открою дверь.

— Я иду. — И Рона отключилась.

Аня поскорее распахнула окно, чтобы проветрить кухню и не довести гостью до рвоты. Когда опять взглянула на ноги, заметила, что и левая дрожит. Неужели?.. Это невероятно. Организм мобилизовал все резервы. Она добилась своего и может закончить дело.

Вероника позвонила в дверь. Аня, схватив свои костыли, повисла на них; она стремилась закрепить достигнутый успех. С трудом добравшись до двери, открыла оба замка. Рона, откинув капюшон кожаной, на меху, куртки увидела сияющую Аню — в белом платье, с жемчужным ожерельем на шее и с такими серьгами в ушах; на изящных алюминиевых костылях. И, несмотря на открытое окно, ощутила ужасный запах горелого человеческого мяса. Когда-то давно, в деревне, где Вероника отдыхала школьницей, случился пожар, и в соседней избе сгорела пьяная супружеская пара. С тех пор Вероника никак не могла забыть этот прилипчивый, сладковатый смрад. Она тотчас же прижала к носу платочек.

— Что у тебя стряслось?! — Рону едва не вырвало.

— Ничего, не обращай внимания. — Аня покосилась на кухонную арку. — Я готова, так что давай собираться.

— Намереваешься в таком виде прятаться в оранжерее? — опешила Вероника и даже пошатнулась, тяжело опираясь на тросточку. — Другой одежды не нашлось? Это же подвенечное платье!

— Мне и нужно подвенечное. Ты не поймёшь, по крайней мере, пока. — Аня улыбалась и чувствовала, что Рона уже сомневается в её адекватности. — Дай мне норковую шубу из шкафа-купе, и мы поедем. Планы Веника не поменялись?

— Нет. Он завернёт ко мне, только удвоит охрану. Как мы с тобой и договаривались, двоих ребят оставит у двери, ведущей из оранжереи на улицу. Звягин в любом случае не сумеет уйти.

— Да. — Аня не раскрывала перед Роной весь план, иначе та могла бы воспротивиться. — Хуторов не струсит, как ты думаешь?

— Он понимает, что киллера проще сего взять именно там. Иначе ему придётся шарахаться от каждой тени, и за границей покоя не будет. Анька, окно закрой, простудишься. На улице мороз. — Вероника ёжилась даже в куртке, свитере и шерстяных брюках.

Но Аня как будто её не услышала, и тогда Рона сама отправилась на кухню. Оглянулась на плиту и замерла, увидев шило со следами крови, горящую конфорку, бутылку вина и стакан с остатками коктейля на донышке.

Вероника, сильно хромая, вернулась в прихожую и выдохнула:

— Ты что, пьяная?! О ребёнке бы подумала, мать твою!..

— Бокал коктейля «Красный апельсин». И всё!

Аня висела на костылях и чувствовала, как ноги волшебным образом оживают. Теперь она ощущала жгучую боль на месте каждого укола, а на съёмках такого и близко не было.

— Я выпила от радости, Рона. Мои ноги начали двигаться.

— Ноги двигаются?! Ну, однако, подруга! — Вероника закрыла окно, погасила конфорку, но шило и бутылки не тронула. — Вообще-то ты молодец! Рада за тебя. Где шуба висит?

— В комнате, левый шкаф.

Аня мотнула головой. Под черепом шумело, мебель и светильники двоились перед глазами. Но, главное, она опять чувствовала свои ноги. «Воин понимает — как он настроит себя внутренне, таков будет и внешний отклик событий…»

— Вот, держи!

Вероника, припадая на здоровую ногу, бережно вынесла в прихожую шубу из голубой норки. Ту самую, пробитую звягинской пулей.

— Помочь надеть?

— Помоги. Коляску брать не нужно — спущусь на костылях. Я смогу это сделать. Сегодня точно смогу.

— Ты — героиня. Ты — сумасшедшая героиня! — восхищённо сказала Вероника, помогая Ане надевать шубу.

Она понимала, что Аня не говорит ей всего, но не задавала никаких вопросов. Не сговариваясь, они сочли себя подругами, но не хотели вслух говорить об этом.

— А теперь пошли скорее!

Аня, не веря сама себе, переставляла костыли и подтягивала к ним своё тело. По ковровой дорожке — к двери, потом — до лифта. А внизу, потихоньку, — до машины. Время ещё есть…

«Спасибо вам, Дои-сан! Вы научили меня совершенно ничего не бояться. Дядя Юзя, родной, вы подарили мне надежду. Синтия Эванс, вы обязательно напишете обо мне, и повесть ваша очень эффектно закончится…»

Двери лифта разъехались, и Аня с Роной прошли мимо консьержки, которая оторопела, впервые за год увидев эту жиличку не в коляске. Вероника открыла дверь подъезда, не дожидаясь, когда это сделает Майя Петровна. На улице, с трудом удерживая равновесие, она подставила Ане плечо и повела её к своему ярко-жёлтому «клопу» с широкими удобными дверцами.

Аня шла по снегу в лёгких туфлях, но не чувствовала холода. Тонкие колготки сияли под светом фонаря, освещавшего парковку. Она упала на заднее сидение «Опеля», затащила в салон костыли и в последний раз взглянула на дом, в котором оставила выматывающую, долгую боль.

Птенцы «Фламинго» возвращались в своё гнездо, и Ане очень хотелось поскорее увидеть розовых птиц, стоящих на одной ноге.

Проезжая по воскресной вечерней Москве последним зимним днём, Аня была прежней — той, в которую почти год назад выстрелил Владимир Звягин. И сейчас Аня возвращалась, преодолев пространство и время, чтобы уничтожить его.

Когда Анна Бобровская занималась конным спортом, и ей удавалось взять барьер, так же радостно ёкало сердце, и хотелось обнять весь мир. Но она ещё не взяла последнюю в своей жизни высоту, лишь приближалась к барьеру любимым способом бега лошади — аллюром «три креста»…