Интеграция и идентичность. Россия как "новый Запад" - Дмитрий Тренин

«Цивилизационная составляющая» мышления Горбачева и его соратников и сторонников была крайне важной. С одной стороны, убедительно аргументируя принятие общечеловеческих ценностей необходимостью выживания всего человечества в ядерный век, они тем самым разрушали классовый подход – идеологическую основу коммунизма – и заменяли его «гуманистическим универсализмом»3. Показателен в этом отношении переход Горбачева от традиционных рассуждений на тему европейской безопасности (т. е. баланса сил с Западом в Европе) к идее общеевропейского дома (т. е. отказа от разделительных линий). С другой стороны, понятия «цивилизация», «цивилизованные страны» и т. п. очень скоро стали восприниматься в Советском Союзе в качестве эквивалента понятия «Запад», только гораздо более приемлемого в условиях общества, индоктринированного десятилетиями официальной пропаганды.

Таким образом, вместо конвергенции «сравнительных преимуществ» социализма и капитализма во второй половине 1980-х годов происходило постепенное восприятие в Советском Союзе элементов западных моделей и ценностей. Свобода выбора, которую провозгласил и которой в целом придерживался Горбачев внутри страны, на практике вела к эрозии существовавшей политической, экономической, идеологической системы. На международной арене от теорий нового политического мышления и общеевропейского дома Горбачеву скоро пришлось перейти к тяжелым практическим решениям, главным из которых стало согласие Москвы на воссоединение Германии при сохранении ею членства в НАТО. Фактически все важнейшие внутри– и внешнеполитические шаги, подготовившие демонтаж СССР, были сделаны в течение всего двух лет – с 1988 по 1990 год.

Оппоненты обвиняли и продолжают обвинять Горбачева в том, что он «просто» сдал позиции мировой державы вместо того, чтобы завершить «холодную войну» «достойным образом, на основе равенства, без победителей и побежденных». По их мнению, сохранение равенства с Западом было возможно, но эта возможность «была бездарно упущена»4.

Можно допустить, что конкретные условия конкретных договоренностей в чем-то могли быть более благоприятными для Советского Союза. Теоретически рассуждая, можно было бы выторговать большую материальную компенсацию за ту или иную политическую или стратегическую уступку. Речь, однако, может идти только о непринципиальных вещах. Критики Горбачева предпочитают игнорировать не только реальное соотношение сил в мире на рубеже 1990-х годов, но и динамику развития ситуации внутри Советского Союза. Договоренность о нерасширении НАТО на восток могла бы быть заключена только с таким Советским Союзом, который к моменту начала брожений в ГДР уже прекратил существовать. Брежневу же и Андропову, разумеется, не могла прийти в голову мысль требовать от НАТО обязательства не принимать в свой состав страны Варшавского договора.

Действительно, Горбачев действовал, исходя из примата партнерства с Западом, а не модернизированного противостояния с ним. Эта его принципиальная позиция не была столь наивной, как считают критики. Горбачев прошел несколько «тестов» на соответствие основ «нового мышления» политической практике и выдержал их – не только в Германии, но и в Центральной и Восточной Европе, а также в Ираке. На Горбачева обрушились все мыслимые обвинения, но в том, что Германия на рубеже XXI в. превратилась в надежного партнера России, гораздо больше заслуг Горбачева, чем Ельцина и Путина вместе взятых. Горбачевский «отпуск от Москвы» стран Центральной и Восточной Европы – крупнейший позитивный элемент сложного комплекса отношений с этими странами. Что касается Ирака, то все события 1990-х – начала 2000-х годов убедительно продемонстрировали ненадежность и опасность ставки на Саддама Хусейна в качестве регионального партнера Москвы.

Проблема Горбачева состояла в другом. Его глобализм был объективно несовместим с существованием переформированного Советского Союза, а успешно реформировать СССР к середине 1980-х годов было уже поздно. В итоге чем больших успехов добивалась советская внешняя политика в прекращении состояния «холодной войны», тем вернее СССР, ставший во второй половине XX в. классическим государством «холодной войны», терял свои позиции и двигался навстречу катастрофе. Горбачев и его соратники этого не видели. Их фантазии казались им самим осуществимыми. «От Советского Союза, – отмечал А. Кортунов, – еще очень многое зависело, СССР еще оказывал значительное влияние на самые различные процессы на всех континентах. Отсюда – претензии на новое советское мессианство, и отчаянное желание разработать принципы “нового мышления” не только “для себя”, но и для “всего мира”, отсюда – глобальный размах внешнеполитических планов и программ горбачевского руководства»5.

Именно Горбачев, а не Рейган или Тэтчер, стал инициатором изменений, приведших к окончанию «холодной войны». Первоначально Запад отнесся к Перестройке настороженно или прохладно. Как отмечает Арчи Браун, весной 1985 г. ожидалось либо продолжение прежнего курса, либо активизация традиционной политики СССР. Действительного хода событий не ожидал никто. Скепсис в отношении перспектив сотрудничества с Москвой преобладал в Америке и Европе вплоть до конца 1988 г., а в Японии – еще дольше.

В отличие от глобалистских устремлений горбачевского руководства цели Запада на завершающем этапе «холодной войны» были прагматичны и консервативны. Главной среди них было сокращение советского военного (ядерного и обычного) потенциала. Далее с большим отрывом следовали ограничение советского влияния в «третьем мире», либерализация режимов Центральной и Восточной Европы. В последнем случае максимум желаемого заключался в «финляндизации». По выполнении этих условий Запад был готов «встроить» Советский Союз в международную систему, т. е. сотрудничать с ним на основе принципов, изложенных еще в 1967 г. в известном докладе Пьера Армеля. СССР как «системный аутсайдер» вполне бы устроил США и Западную Европу второй половины 1980-х годов6. Западные лидеры, впрочем, не обольщались. Одновременно с осторожными надеждами у них присутствовали традиционные озабоченности, связанные с совершенствованием советского ядерного оружия, наступательным характером советской военной доктрины, жестким контролем СССР над союзниками по ОВД и т. п.7

До самого окончания «холодной войны» никто на Западе не ставил цель демонтажа СССР и тем более декоммунизации и демократизации России. В докладе Трехсторонней комиссии, представленном в апреле 1989 г. В. Жискар д’Эстеном, Г. Киссинджером и Я. Накасонэ, признавалось, что Перестройка являлась радикальной трансформацией советской системы, приближающей

СССР к западным представлениям о рыночной экономике и демократическим институтам. Вместе с тем, говорилось в докладе, исход Перестройки не был предопределен. Считалось, что она вполне могла закончиться реакционным переворотом и возвратом к диктатуре8. В дни августовского путча 1991 г. президента Буша критиковали не столько за то, что он не осудил ГКЧП, сколько за то, что он сделал слишком большую ставку на Горбачева. Журнал «The Economist» тогда же поместил на обложке карикатуру, изображавшую Горбачева стоящим над пастью акулы. К этому периоду относятся первые серьезные размышления на тему о том, как уберечься от продуктов распада СССР9.

На рубеже 1990-х годов на Западе признавали, что влияние извне на развитие ситуации в СССР могло быть только опосредованным. Политика перестройки получала лишь моральную поддержку. США и Западная Европа предприняли слабую попытку практически помочь Горбачеву лишь в 1991 г., но как именно следовало помогать, никто не знал. СССР отчаянно нуждался в кредитах, но многие на Западе считали советскую экономику в принципе нереформируемой, а кредитование ее бессмысленным. Никакого нового плана Маршалла для СССР не предполагалось. Приехав в июне 1991 г. на встречу с «семеркой» в Лондон, Горбачев не имел даже экономической программы. Но если бы она у него и была, на большее, чем гуманитарную помощь, Советский Союз рассчитывать не мог. Когда после провала августовского путча явственно обозначилась перспектива распада СССР, западные кредиторы озаботились проблемой признания Россией советского внешнего долга. Координационный комитет по контролю за экспортом продукции стратегического назначения и научно-технической информации (КОКОМ), созданный с целью не допустить передачи Советскому Союзу передовых западных технологий, пережил СССР и был распущен только в 1992 г.