Оператор моего настроения - Лана Муар

Пальцы Ели, до этого сжимающие мою ладонь, дрогнули и ослабли, а я выдохнул с облегчением, когда Гарских сделала шаг назад и улыбнулась, рассматривая бритву с капелькой крови на кончике:

— Хорошая заточка, — женщина, играючись, несколько раз покрутила мой подарок в руке и, защелкнув, пошла к небольшому шкафу со стеклянными дверцами. — Кто рассказал?

— Гроссов.

— Марк!?

— Фил, — ответил я, проводя ладонью по шее, не веря, что она осталась целой.

— Филипп? — рассмеялась Гарских, укладывая бритву в углубление рядом с другими, лежащими на полочках. — Вот уж не думала, что этот засранец запомнит. Он был у нас в гостях один раз, с мамой. Совсем маленький. Лиза, может помнишь тетю Женю? Мы тогда жили на Жуковской… Думала, уши ему оторву за то, что полез смотреть без разрешения и чуть пальцы себе не отрезал, а вон оно как вывернулось. Забавно. И как он? Марк говорил, что в музыку подался.

— Сегодня у него в клубе концерт, а одиннадцатого в "Олимпе".

— Понятно. Мальчик захватывает мир. Амбициозный, как отец. А ты? Есть чем гордиться?

— У меня будет дочь. И вы меня не прирезали, — наткнувшись на смеющийся взгляд, замер и добавил, — сегодня.

— А он умнее, чем кажется, Лиза, — кивнула Гарских, делая приглашающий жест в сторону обеденной.

Рядом с тарелкой несколько ложек и вилок. Я в душе не ебу на кой хрен столько нужно и, подсмотрев, что делает Еля, тяну со стола салфетку, обхваченную широким блестящим кольцом, чтобы накрыть ей колени. Блядские и ненужные сложности, а Гарских молча ставит в своем списке моих минусов ещё один. Она вроде бы и не смотрит в мою сторону, будто меня вообще не существует, и за столом сидят только два человека — она и Еля, — но каждый промах, с неправильно взятой вилкой или ложкой, отзывается на ее губах едкой улыбочкой, а в воздухе отчётливо слышно, как взмахивает невидимый карандашик и появляется очередная запись. И их становится все больше. Пиздец. Надо было хоть почитать что и как. Если бы знал…

Я давлюсь, решая попробовать улитки, которые ест Гарских, и она хохочет в голос, впервые за весь ужин обратившись ко мне по имени:

— Выплюнь уже, Максим, если не нравится. Антонина, убери и принеси ему воды.

— Спасибо, Татьяна Федоровна, — сплевываю в салфетку мерзкую хрень, окончательно падая в глазах женщины, а она поднимает бокал с вином, откидывается на спинку стула и снова начинает патронить меня на составляющие:

— С ним стыдно выйти в общество, Лиза.

— Мама!

— И с Борей ты смотрелась лучше.

От одного упоминания о Боречке, я заскрежетал зубами, а Еля бросила вилку на стол и со злостью прошипела:

— А мне плевать, как я с ним смотрюсь! Ты о нем ничего не знаешь! Ничего! А Макс всегда рядом со мной! Всегда! Он помнит мои привычки и его не надо по сто раз просить что-то сделать! Его вообще не надо просить, мама! Ты знаешь, что Макс купил машину? Выйди и посмотри какую! Как у Ярика! Чтобы со мной ничего не случилось. Я его об этом просила? Нет. Он сам. Сам! А квартира? Рокотов хоть раз подумал о покупке квартиры? Нет, мама. Он переехал ко мне, как будто так и надо, а Макс купил! Нашел, узнал где будет ближе садик и больница. Он сходил в школу, мама! Да он из-за меня не бреется, чтобы выглядеть старше, одеваться стал по-другому. А Боря? Если ты так его защищаешь, тогда напомни мне, когда он сделал хоть что-то такое для меня!? Да ни разу! Нихрена он не сделал! Только и смог, что приехать к Воронцовским и устроить там шоу. И когда Макс за меня заступился, побежал к тебе жаловаться, как обиженный мальчик. Амбала я на него натравила. Ну да, конечно. Вот он, амбал. Амбал, мама? — показала на меня и нервно рассмеялась. — Конечно! Зачем говорить правду, что тебя избил мальчишка, если можно выставить себя жертвой? — дернув головой, Еля накрыла мою ладонь своей и с вызовом посмотрела на мать. — Боря ему ребра сломал, а Макс даже в суд на него подавать не стал. Думаешь он побежал к кому-нибудь жаловаться? Нет, мама. А Боря!? Боря включил обиженку и наплел тебе с три короба. И знаешь что!? Нравится тебе это или нет, но я выйду за Макса замуж, рожу и буду счастлива! Счастлива, мама! И мне плевать, что будут говорить. Я люблю его. С татуировками, матами и…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Еля замерла на мгновение, будто только сейчас осознала, что именно произнесла вслух. Повернулась ко мне, улыбающемуся от уха до уха, и залилась румянцем.

— Я так понимаю, он узнал об этом впервые? — Гарских пригубила из бокала и отставила его на край стола. — Я ведь тоже не слепая, Лиза. И разговаривала с Вячеславом и Борисом, читала бумаги. Не спорю, Боре есть чему поучиться у мальчишки, — кивнула на меня, поморщившись, и подняла ладонь, не давая дочери вставить ни слова. — Но почему ты так уверена, что отец ребенка именно он, а не Борис?

— Да потому, что мы с ним последний раз занимались сексом в декабре перед месячными, когда я выпросила! — выпалила Еля. — Выпросила! Я тебе даже точное число могу сказать! Седьмое декабря. И ещё потому, что Рокотов бесплоден! Не знала? Он же тебе говорил, что мы записались на ЭКО, а про свою бесплодность не сказал? Какая прелесть! Проще ведь и здесь придумать, что Лиза ему изменяет, а Боречка у нас снова белый и пушистый до блевоты! — всплеснула руками и ойкнула, резко меняясь в лице.

— Еля! — подскочил я, ища мобильный в кармане, — Елечка! — дернулся за водой и заорал на застывшую Гарских, — Что вы, блядь, сидите!? Скорую вызывайте! Ей волноваться нельзя! Устроили тут… Елечка! Хорошая моя, не волнуйся! Сейчас что-нибудь придумаю… Я сам отвезу!

— Макс, не надо. Кажется, она пошевелилась, — прошептала Еля, и я замер на полпути к дверям, как вкопанный. — Мира пошевелилась.

— Чё, правда!? — в два шага подлетел обратно, а Лиза встала, взяла мою ладонь и приложила ее к животу:

— Вот тут. Совсем тихонечко. Ой, ещё раз! — заулыбалась она, и я кое-как протолкнул подступивший к горлу комок, сипя:

— Еля, ты мне не врешь? Я ничего не чувствую. Точно все хорошо? Может, в скорую лучше?

— Макс, — она провела пальцами по моей щеке и помотала головой. — Успокойся.

— Как!? Давай хотя бы сгоняем в Веневитовичу? Он посмотрит…

— Я люблю тебя.

Тихое признание, а я опускаюсь на пол, касаюсь лбом ее живота и прячу лицо.