В негодяя стрелять приятно - Кирилл Казанцев

– Павел Игнатьевич, – официальным тоном произнес Ларин, – вы сами сказали, что я заслужил отдых. В том смысле, что на время я становлюсь свободным от ваших приказов.

– Я от своих слов не отказываюсь.

– Тогда свое свободное время я потрачу так, как считаю нужным. И сделаю это прямо сейчас. – Андрей поднялся и, даже не прощаясь, хлопнул дверцей жилого трейлера.

– Что это с ним? Вы крупно поссорились? Из-за чего? – забеспокоился Дугин. – Иди, Маша, догони его. Может, тебя послушает. Ведь сам не свой, я его почти не узнаю.

Маша выбежала из трейлера, огляделась. Ларин уже забирался в «Гранд Чероки».

– Андрей, стой! Куда ты собрался?

– Я уже сказал – у меня долги остались. И это я, а не Дугин или ты кому-то должны.

– Хорошо. Тогда поехали вместе. Прямо сейчас заберем твою мулатку, пристроим ее в надежное место. И все, совесть твоя чиста. Думаешь, я тебя не понимаю?

– Понимаешь, даже слишком хорошо понимаешь. Я еще сомневался, но ты все Дугину при мне по полочкам и разложила. Я уже не прежний, Маша. Мулатка – только десятая часть дела. Нет больше Сивого? И я так думал. А вот сердцем чувствую, что неважно, как я себя перед другими называл. Но все, что обещал, что говорил, выполнить должен. Тебе этого не понять. Я Хасану поклялся о его семье позаботиться.

Маша поводила ладонью перед лицом Ларина.

– Андрей, очнись. Хасан – бандит, которого ты в печи сжег. На нем кровь невинных людей.

– У него дочка есть – Мириам, двенадцати лет. Ее похитили. Не знаю, кто. Мог и Жадоба организовать, мог и Кулешов. Я найти ее должен. Закрою глаза, но все равно вижу, как мертвый Хасан на меня смотрит. Да, он бандит. Но он и отец. А у меня самого детей никогда не было, нет и вряд ли будут.

– Опомнись. Кулешова и Жадобина скоро арестуют. Вот тогда они друг друга сдавать и начнут. Девочка обязательно найдется.

– Ты плохо их знаешь. С ней все что угодно произойти может, пока они за решеткой окажутся. Зачищать свидетелей и конкурентов они умеют… – Андрей вытащил портмоне и, расстегнув, показал Маше фотографию. – Этот снимок я у Хасана взял, у мертвого. Рука не поднялась вместе с ним ее в печь отправить.

Молодая женщина вгляделась в цветную фотографию.

– У меня, Андрей, тоже детей нет, и с моей работой не предвидится, – сказала она, возвращая ему закрытый бумажник. – Хочешь, я тебе помогу в ее поисках?

– Не позволю, это мои разборки. Это я слово дал. Никуда ты со мной не поедешь.

Маша почувствовала, что спорить бесполезно. Слишком жестким стал Андрей в последнее время. Раз сказал – нет, так оно и будет.

– Береги себя, – тихо произнесла молодая женщина. – Можно я тебя хоть обниму? – И, не дожидаясь согласия Ларина, Маша прижалась к нему, погладила по спине.

Он, даже не ответив, сел за руль. Громоздкий джип, загудев двигателем, выехал со стоянки. Маша смотрела ему вслед.

Шторка на окне трейлера поднялась, внутри погас свет. За стеклом угадывался силуэт Дугина.

* * *

Жадобин, тяжело ступая, поднялся на крыльцо особняка, выстроенного им неподалеку от родной станицы, – бросил на диван в гостиной сумку с деньгами, подошел к бару, нацедил себе виски, залпом осушил и только после этого зажег свет. Возле погасшего камина в кресле-качалке сидел в своем неизменном белоснежном костюме Паша-Стоматолог. Потолочные галогенки отражались в полированной лысине старика и в стеклах солнцезащитных очков. Законный не спал.

– Это тебе, Паша, без разницы, день или ночь. А мне иногда хоть свет не включай, – вздохнул Жадоба. – Пить будешь?

Законный, поднявшись из кресла-качалки, двинулся к дивану, даже не пытаясь «ощупывать» перед собой дорогу бамбуковым стеком.

– Загостился я у тебя, Жадоба.

– Живи, сколько надо. – Главарь банды налил спиртного и законному, услужливо придвинул на край стола, дождался, пока Стоматолог отыщет стакан, только тогда убрал руку.

– У меня причуда одна есть. – Старик поводил рукой и опустился на диван, опершись на серебряный набалдашник стека, хлебнул виски. – Видишь, я уже в твоем доме и во дворе все дорожки изучил. Хожу по ним, как зрячий, палочкой не стучу. Значит, собираться пора в дорогу. Настало время и других корешей проведать. Жизнь-то мне финальный срок отмерила. Это за решеткой знаешь, когда последний звонок прозвенит. А тут он может и раньше над головой грянуть. Небесный прокурор строгий, от него в несознанку не уйдешь. За все спросит, даже за то, о чем ты сам думать забыл. Поживешь с мое, если повезет, и сам поймешь. Да и стремно в ваших краях скоро будет.

– С чего ты взял? – Жадобин даже виски поперхнулся.

– Чувствую я это, Жадоба. Нюх меня никогда еще не подводил. На зоне я уже за день понимал, что завтра шмон случится, и никогда не ошибался. Еще «хозяин» о нем и сам подумать не успевал, а я уже чувствовал.

– Вот ты, Паша, всего в жизни достичь мог. И в законные тебя короновали заслуженно, не за деньги. А живешь – ни двора, ни кола. И вроде счастлив. А у меня и бабок немерено, и развернулся дальше некуда. А спокойствия на душе нет. По годам о смерти думать рано, но дыхание ее чувствую. Вот и ты об этом говоришь, раз уехать собрался.

– Я по «понятиям» живу, потому и в ладах с самим собой, – усмехнулся законный. – А ты мечешься, сам не знаешь, чего тебе надо. Вот очко и играет.

– А что ты о Сивом думаешь? Он такой, как ты, или такой, как я? – Захмелевший Жадобин подался вперед. – Ты же с ним последние годы чалился. Скажи, менты его ссучить не могли?

– Сивого? Ссучить? Нет, не могли. Не тот он человек. – Стоматолог повертел в руках бамбуковый стек, а затем неторопливо снял солнцезащитные очки в золотой оправе. – Теперь мне в глаза посмотри, только внимательно.

Жадоба заглянул в выцветшие, как знойное летнее небо, глаза законного. Правый был абсолютно мертв. А вот в левом глазу зрачок пульсировал, реагируя на свет.

– Так ты зрячий? А как же тебя по состоянию здоровья…

– Значит, и тебя развел, – усмехнулся Стоматолог. – Чалился я с одним лепилой – профессор-окулист, за взятки загремел. Он такие чудеса творил… У меня выбора не оставалось: или за решеткой дни кончать, или рискнуть. Ложкой мне под веко залез и глазной нерв передавил. Обещал, что зрение восстановится. Вот меня на УДО и выпустили, как безнадежно слепого. Через полгода на один глаз оклемался. Только лепила, я и ты теперь об этом знаем. А говорю я тебе это потому, что не совсем узнал Сивого.

– Это как не совсем? – не понял Жадоба.

– Глазом смотрю, рукой лицо щупаю – вроде он. А душой, сердцем, – законный приложил тонкие пальцы «щипача» к груди, – вроде и другой человек.

– Так что ж ты мне сразу не сказал?

– А ты и не спрашивал… – Законный допил виски, отставил стакан, промокнул губы шелковым платком. – Пойду я, Жадоба.