Погребенный великан - Кадзуо Исигуро

Дамы, слова, которые я промолвил в тот самый день, когда выступил навстречу Квериг, разве то были слова труса? Стоило нам покончить с нашим делом и я понял, что жив — а ведь двоим из нас выпала иная участь, — как поспешил назад, забыв об усталости, на край той деревни, к бузине, где всё ждала меня дева, по-прежнему с мотыгой в руках. Она вскочила на ноги, и её вид снова тронул мне сердце. Но, когда я вновь попытался заставить её изменить намерение, потому что страшился вести её в ту долину, она промолвила в гневе: «Неужто вы лжец, сэр? Вы не сдержите данного мне обещания?» И я усадил её в седло — она схватилась за узду, прижав мотыгу к груди, — и, спешившись сам, повёл лошадь с девой вниз по склону. Побледнела ли она, когда до нас донёсся грохот сечи? Или когда на краю поля битвы мы столкнулись с гнусными саксами, которых преследовали по пятам? Упала ли она духом, когда изнурённые воины побрели перед нами, припадая к земле от ран? Несколько слезинок, да, и я видел, как задрожала мотыга у неё в руках, но она не отвернулась. Потому что глаза её были заняты, рыская по кровавому полю из стороны в сторону, то забегая взглядом вдаль, то возвращаясь обратно. Тогда я тоже вскочил на коня, держа её перед собой, точно нежного агнца, и мы вместе поехали в гущу битвы. Казался ли я трусом, рубя мечом, прикрывая её щитом, разворачивая коня то в одну сторону, то в другую до тех пор, пока битва не швырнула нас обоих в грязь? Но она тут же вскочила на ноги и, подхватив мотыгу, принялась прокладывать путь среди бесформенных, разбросанных повсюду куч. Наши уши наполнились дикими воплями, но она их словно не слышала — так благонравная дева-христианка пропускает скабрёзные шутки неотёсанных мужланов. Я был тогда молод и лёгок на ногу, и потому бегал вокруг неё с мечом, разрубая всякого, кто замыслил причинить ей вред, прикрывая её щитом от постоянно сыпавшихся на нас стрел. Наконец она увидела того, кого искала, но — странное дело — мы словно плыли по зыбкой воде, и, хоть наш остров и казался близок, волны продолжали держать его вне досягаемости. В тот день это был наш рок. Я сражался, раздавая удары, и охранял её, но, когда мы оказались перед тем саксом, мне показалось, что прошла вечность, к тому же с ним было ещё трое, которые его прикрывали. Я передал щит деве, сказав: «Прикрывайся как следует, потому что приз почти у тебя в руках», — и, хотя я вышел один против троих и видел, что они искусны в бою, я поразил их одного за другим, пока не встал лицом к лицу с саксонским лордом, которого она так ненавидела. Он был по колено в запёкшейся крови из-за месива, по которому брёл, но я увидел, что воин из него никакой, и свалил его наземь, где он и распластался, тяжело дыша, с ногами, теперь бесполезными, вперив в небо источающий ненависть взгляд. Тогда она подошла и встала над ним, отбросив щит в сторону, и от её взгляда кровь у меня застыла больше, чем от чего бы то ни было на том жутком поле. Потом она опустила вниз мотыгу — не с размаху, а тычком, и ещё раз, и ещё, как будто окапывала овощи в огороде, пока я не крикнул, потеряв терпение: «Прикончи его, дева, или я сделаю это сам!» На что она отвечала: «Сэр, оставьте меня. Я благодарна вам за службу, но вы своё дело сделали». — «Только наполовину, девица, пока я не увезу тебя невредимую из долины». Но она уже не слушала, вернувшись к своей грязной работе. Я бы продолжил наш спор, но в тот миг из толпы вышел он. То есть мастер Аксель, под каким именем я теперь его знаю, в те дни человек ещё молодой, но уже тогда с ликом мудреца, и стоило мне увидеть его, как весь шум битвы вокруг нас заглох, сменившись тишиной.

— Зачем подвергать себя опасности, сэр? Ваш меч всё ещё в ножнах? Поднимите, по крайней мере, чей-нибудь щит и прикройтесь.

Но он продолжает смотреть вдаль, словно стоит на ромашковом поле благостным утром.

— Если Господь решит направить сюда стрелу, — отвечает он, — я не стану ей препятствовать. Рад видеть вас в добром здравии, сэр Гавейн. Вы прибыли недавно или были здесь с самого начала? Так, словно мы повстречались на летней ярмарке!.. И я вынужден крикнуть снова: «Прикройтесь, сэр! На поле полно неприятеля». Когда же он продолжает осматриваться, я отвечаю, вспомнив его вопрос:

— Я был здесь в начале битвы, но Артур избрал меня в числе пятерых, которым поручил отправиться на дело великой важности. Я только что вернулся.

Наконец я привлёк его внимание.

— Дело великой важности? И успешно ли оно завершилось?

— К прискорбию моему, мы потеряли двух товарищей, но мастер Мерлин остался доволен нашей работой.

— Мастер Мерлин. Может, он и мудрец, но от этого старика меня бросает в дрожь. — Потом он ещё раз оглядывается вокруг со словами: — Мне жаль ваших павших товарищей. До скончания дня не досчитаются ещё многих.

— Но победа обязательно будет за нами. Проклятые саксы. Зачем им сражаться дальше, если, кроме Смерти, никто не скажет им за это спасибо?

— Думаю, они это делают только из гнева и ненависти к нам. Ведь до их ушей наверняка дошёл слух, что сталось с их невинными родичами, оставшимися в деревнях. Я сам только что вернулся оттуда, так почему новости не достичь и саксонских рядов?

— О какой новости вы говорите, мастер Аксель?

— О той, что женщины, дети и старики, оставленные без защиты под наше клятвенное обещание не причинять им вреда, все безжалостно убиты нашими же руками, все, до последнего младенца. Если бы такое сделали с нами, разве нашей ненависти был бы предел? Разве не сражались бы мы до последнего, как они, считая каждую рану неприятеля бальзамом на собственную?

— Зачем думать об этом, мастер Аксель? Нашей сегодняшней победе ничто не угрожает, и она принесёт нам славу.

— Зачем об этом думать? Сэр, это те самые деревни, расположения которых я добился во имя Артура. В одной из деревень меня называли Рыцарем мира, а сегодня я видел, как дюжина наших солдат промчалась по ней без намёка на милосердие, и выступить против них могли только мальчишки, ростом едва нам по плечи.

— Печально слышать такие новости. Но я снова прошу, сэр, возьмите хотя бы щит.

— Я ехал из деревни в деревню и видел всё то же самое, и наши собственные люди похвалялись тем, что сотворили.

— Сэр, не вините ни себя, ни моего дядю. Великое соглашение, достигнутое с вашей помощью, было поразительным достижением, пока сохраняло силу. Скольким невинным, и бриттам, и саксам, удалось благодаря ему за эти годы сохранить жизнь? В том, что оно не сохранило силу навсегда, вашей вины нет.

— Но до сего дня они верили в нашу сделку. Это я завоевал их доверие, которое пришло взамен страха и ненависти. Сегодня же деяния наши превратили меня в лжеца и убийцу, и не рад я Артуровой победе.

— Сэр, что за дикости вы говорите? Если вы замышляете предательство, давайте без промедления встанем лицом к лицу!

— Сэр, вашему дяде нечего меня опасаться. Но как же вы, сэр Гавейн, можете радоваться победе, завоёванной такой ценой?

— Мастер Аксель, сделать то, что случилось сегодня в саксонских селеньях, мой дядя приказал бы только с тяжёлым сердцем, не зная иного способа сохранить мир. Подумайте, сэр. Очень скоро те саксонские мальчики, которых вы оплакиваете, стали бы воинами, алчущими мести за павших сегодня отцов. А девочки понесли бы новых воинов в чревах своих, и круговорот резни не прервался бы никогда. Посмотрите, как глубока жажда мщения! Вот, взгляните на ту прекрасную деву, я сам её сюда привёл, смотрите, она ещё за работой! Но одержанная сегодня великая победа даёт нам редкую возможность. Мы можем раз и навсегда разрубить этот порочный круг, и для этою великому королю должно действовать без колебаний. Пусть же сегодняшний славный день, мастер Аксель, станет тем, от которого наши земли станут отсчитывать годы мира.