Песенка для Нерона - Том Холт

— О, — сказал я. — Ладно. Эээ, спасибо, — добавил я, поскольку всегда старался быть вежливым.

Носатый чувак очень широко улыбнулся, продемонстрировав множество сверкающих белых зубов.

— Пустое, — сказал он. — Я уверен, что для меня ты бы сделал тоже самое, — он склонился надо мной, и не успел я опомнится, как уже оттягивал мое правое веко указательным пальцем. — Головокружение? — спросил он. — Тошнота?

— Ты мне в нос дышишь. Это считается?

Он рассмеялся, как будто я шутки шутил.

— Выживет, — заявил он. — Голова поболит немного — день или два, но ничего серьезного с ним не произошло.

Ну, это было приятно слышать, если чувак, конечно, знал, о чем говорил.

— Ты врач? — спросил я.

— За мои грехи, — ответил чувак. — Наверное, мне лучше представиться. Меня зовут Аминта, это моя сестра Миррина, а моего брата, которой пошел искать трактирщика, зовут Скамандрий. Мы с братом оба врачи и держим практику в Мемфисе, в Верхнем Египте.

Миррина, подумал я, милое имя. На самом деле нет, это скучное, унылое имя, но с ним произошло то же, что и с ее одеждой. Красивая девушка выглядит хорошо в любой одежде, даже в мешке из-под капусты с прорезанными дырками, и ей идет любое имя, даже такое дурацкое, как Миррина. Кроме того, я умирал от желания спросить, имеет ли их брат такой же огромный нос? Подумав, я решил дождаться, когда он вернется, и провести самостоятельные наблюдения.

— Мемфис, — сказал Луций Домиций. — А вы далеко от от дома.

Аминта улыбнулся.

— Мы заметили, — сказал он. — Здесь все такое странное, такое не такое. Такое большое, — добавил он, самую чуточку содрогнувшись. — Но мы с братом всегда хотели повидать Рим, с самого детства. И вот умерла наша тетушка — она была вдовой состоятельного вольноотпущенника, жившего здесь, в Риме — мы оказались единственными ее родственниками, и поэтому пришлось ехать, чтобы присмотреть за домом. И вот мы здесь.

Благие небеса, думал я — симпатичная и к тому же наследница, но для меня, кажется, это не имело значения. Подумаешь, наследница — пустяки какие. Сотрясение там или не сотрясение, но с памятью у меня все было в порядке, так что я без труда мог припомнить, что я маленький, тощий грек средних лет, разыскиваемый по статьям, предусматривающим смертную казнь, в дюжине провинций (но не в Египте), не имеющий за душой ни гроша, если не считать денег, полученных от безумного убийцы, алкающего нашей крови — но зато одарен крысиной мордой.

И тут у меня возникла идея.

Что я могу сказать? В тот момент она показалась мне неплохой.

— Прекрасно, — сказал я. Я показал на Луция Домиция. — А это кто?

Они оба уставились на меня, как на сумасшедшего.

— Прошу прощения? — сказал Аминта.

— Да вот этот вот, — сказал я. — Парень с толстой шеей. Ваш приятель? Личный раб?

— Но… — глаза Аминты сузились. Тут ему было где размахнуться. — Ты его не узнаешь?

— Да никогда в жизни его не видел, — сказал я.

— Ох, — Аминта медленно кивнул. — Извини за вопрос, но помнишь ли ты свое имя?

— Свое? — я принял озадаченный вид. — Ну как же, конечно… нет, — продолжал я, как будто опешив. — Нет, не помню.

— А! — Аминта быстро кивнул два раза. — Я знаю, что случилось. Удар по голове. Не хочется говорить тебе такое, но ты потерял память.

— Что? — я изобразил панику. — Но это…

— Все в порядке, — наверное, он был хорошим врачом, манеры у него были приятные, успокаивающие.

— В девяти случаях из десяти это временное явление и длится всего пару дней, максимум — месяц. Практически все пациенты, лишившиеся памяти после черепной травмы, полностью выздоравливают.

Я посмотрел на него.

— Почти все?

— Девяносто процентов, как минимум.

— Ты хочешь сказать, что существует один шанс к десяти, что это навсегда? — я задергался, как будто хотел сесть. Аминта мягко вернул меня на подушку. — Это ужасно, — сказал я. — Дай мне какое-нибудь лекарство, скорее!

Он улыбнулся.

— Я могу дать тебе успокоительного питья, — сказал он. — Ты немного расслабишься. В твоем состоянии это наилучшее средство.

— Нахрен расслабление, — сказал я. — Я не хочу расслабляться, мне нужна моя память. Ты врач, так дай мне лекарство для этого.

Он улыбнулся так тепло, что как будто в горячем масле меня искупал.

— Честно говоря, — сказал он, — успокоительное средство — лучшее лекарство. Потеря памяти — это, главным образом, следствие шока и страха. Если ты успокоишься и расслабишься, все пройдет, и память очень скоро к тебе вернется.

— Ты уверен? — вмешался Луций Домиций. Голос его был таким же безумным, каким я притворялся. Тут мне стало немного стыдно. Я знаю, паниковал он главным образом потому, что мы и без моего сумасшествия сидели в дерьме, а кроме того, он рассказал Аминте, что мы странствующие торговцы сардинами из Нижней Писидии или еще какую-то ерунду. Если память ко мне внезапно вернется, и я начну болтать, что я беглый артист своеобразного жанра, а он император Нерон, все слегка усложнится. Разумеется, я не собирался делать ничего такого, но он-то этого не знал.

(Попутно я задумался: а с чего вдруг я так поступил?

Ответ был ясен: я понимал, что единственный мой шанс в смысле девушки — это застрять тут на какое-то время, в течение которого ей придется исполнять роль нянечки, с озабоченным видом промокать мой лоб влажным тампоном, что вызовет во мне огромный прилив благодарности и восхищения ее добротой и состраданием — а это как ничто другое заставляет их соки струиться. Совершенно идиотская идея, обреченная на провал прямо на старте. Определенно, я повел себя как полный псих.

Возможно, это все оттого, что получил по башке).

Тем не менее отступать было поздно. Кроме того, объяснить все это Луцию Домицию было крайне затруднительно, даже если мы с ним останемся наедине на достаточно долгий срок, так что по размышлению я решил ничего не объяснять.

Жестоко по отношению к нему, конечно, но разве не для этого и нужны друзья?

— Вот что, — сказал Луций Домиций. — Я расскажу ему, кто он, может, это оживит его память. Может это сработать?

— Попробуй, хуже не будет, — ответил Аминта.

— Прекрасно. Ну, — сказал Луций Домиций, глядя в сторону, — тебя зовут Эвтидем, ты мой деловой партнер, мы торгуем сушеной рыбой и живем в Коринфе. Это в Греции, — добавил он, а я подумал, вот болван. Я вроде как утратил память, а не рассудок. Кроме того, я не мог не думать, что если я и в самом деле потерял память, то скармливая мне все это дерьмо просто для того, чтобы подкрепить легенду, он наносит мне неустранимый ущерб. И вот я лежу такой, веря всей душой, что я процветающий торговец сушеной рыбой, и тут просыпается моя настоящая память и сообщает, что я банный щипач-неудачник и мелкий прохиндей — да я бы с ума сошел. И у него не было даже такого извинения, как желание закрутить с носатой цыпочкой. Силы благие, сказал я себе, ну до чего ж ты безмозглый.