Трагедия Цусимы - Владимир Семенов

Он перемогался, кланялся на все стороны и улыбался так ласково и так… безнадежно, словно просто не хотел спорить с друзьями, расставаясь с ними навеки… Вдруг заволновался, запротестовал. Его хотели, вполне естественно, устроить, обложив подушками, на широком, кормовом, самом удобном сиденье катера. — Тянется на переднее, даже сердится…

Ведь там лучше!

Нет, нет… Пойдем — спиной к «Диане»… сам строил… каждый болт — свой… последний раз… хочу видеть… до конца… проститься…

И все как-то вдруг почувствовали, что ни к чему их делано бодрый тон, что не мы его, а он нас подбодряет… Все смолкло. Обнажились все головы… Катер дал ход и побежал к северному берегу Западного бассейна. Вот раз-другой мелькнул над ним белый платок… Замахали фуражками; кто-то крикнул «ура», но его поддержали слабо — слишком далеко, все равно не услышит…

— Ну? что? — набросились все на доктора, когда он, сдав больного в госпиталь, вернулся на крейсер.

— Неважно, совсем плохо… вряд ли…Кругом возмутились.

— Тогда зачем же настаивали на отправке? Пусть бы умерздесь, у себя, среди своих! — Мертвого тела боитесь? — Эскулапы казенные! — Номер исходящий!..

Доктор тоже встравился.

— Поймите вы, живоглоты, что это по-вашему подбитый корабль самим добить нужно, пустить ко дну со всеми потрохами, чтобы не достался неприятелю, а по нашей присяге, если хоть на волосок надежды есть, надо спасать! — Сам «на травку» просился! Каюта — гроб! Стреляют — гвозди вколачивают!.. Убрался из этой геройской обстановки — может быть, и выживет! Бывали случаи…

Коростелев скончался в госпитале в 1 ч. 30 мин. пополуночи 15 июля, так тихо и мирно, что даже дежурившая при нем сестра милосердия не сразу это заметила.

На следующий день состоялись торжественные похороны.

«Вот, — думалось мне, — одна из бескровных жертв войны… А сколько их, нам неведомых?..»

В ночь на 15 июля наши полевые войска отступили по всей линии.

Утром, вероятно, опасаясь немедленного штурма, со всех судов эскадры потребовали на берег десант, но после полудня его вернули обратно.

Несмотря на меры, принимавшиеся начальством для недопущения в среду гарнизона вестей из действующей армии, они все же проникали и в город, и в крепость, и на эскадру — через китайцев. Мы знали довольно подробно о неудаче при Вафаньгоу, а 2 июля говорили уже об арьергардном деле близ Гай-Чжоу. Дальше — очередь была за Дашичао, т. е. очищение Ньючванга.

Надежды на выручку с суши отходили в область мечтаний.

Моряки десантных отрядов кораблей 1-й эскадры Флота Тихого океана отправляются на береговые укрепления Порт-Артура

Усиленно распространялись слухи о том, что в Кронштадте готовится вторая эскадра, которая со дня на день может выйти в море, но этому плохо верили. Скептики утверждали, что готовой «эскадры» у нас нет, что собрать, наскоро достроить или отремонтировать некоторое число кораблей, пожалуй, возможно довольно быстро, но для создания из этого сборища «эскадры» потребуется долгое время. Если же вместо хорошо обученной, тесно сплоченной и организованной силы, по каким-либо соображениям, вышлют наспех нестройную «армаду», то вряд ли она дойдет до Порт-Артура.

За два-три месяца, пока собираются, кой-чему получатся дома, а затем — в дороге! — пытались возражать немногочисленные оптимисты.

Так, так! — отвечали им. — На охоту ехать — собак кормить. Старое правило! Нет! — Вот японцы 8 лет кряду натаскивали свою эскадру, не жалея кредитов на плавание! — Результаты сказались!.. Помните изречение Макарова, из его книги? — «Никогда нельзя надеяться хорошо сделать на войне то, чего не учились делать в мирное время».

В общем, мне казалось (может быть, я ошибаюсь), что на почве того недоверия к начальству, о котором я уже говорил, большинство держалось мнения, что слухи о скором приходе второй эскадры имели главной целью оправдать наше собственное бездействие, внушить, что мы «бережем» корабли только до радостной встречи с ожидаемыми подкреплениями. Этого не высказывали вполне открыто, но это чувствовалось между слов.

— Как только начнется бомбардировка с суши — конец нашей эскадре! А вторая — никак не успеет подойти раньше этого момента. Нечего закрывать глаза перед опасностью! Артур обречен. — Надо либо спасти эскадру, перейдя во Владивосток, либо погубить ее в бою, нанеся возможный вред неприятелю. Но оставлять ее здесь, под расстрелом — преступно…

Так думали многие.

16 июля или в ночь на 17-е (не могу сказать точно — мы жили тогда отрывочными слухами) наши войска очистили и Зеленые горы, и Дагушан, и Волчьи горы. Последние — почти без боя, но, как рассказывали, с потерями из-за какой-то путаницы, происшедшей при отступлении, когда наши попали под фланговый огонь японцев.

16 июля можно было считать началом тесной осады крепости. С утра и до 2 ч. дня «Ретвизан», «Пересвет» и «Победа» обстреливали перекидным огнем долину реки Лунхэ, где неприятель проявлял особую деятельность.

Эскадренный броненосец «Победа» в окраске мирного времени

Ночь на 18 июля прошла тревожно. Еще с вечера были сделаны сигналы: — Приготовиться к ночной стрельбе. — Иметь десант наготове. — Броненосцам с рассветом начать стрельбу. — «Новику», канонеркам и миноносцам в 6 ч. утра идти на рейд и т. д.

Однако японцы на штурм не пошли. Возможно, что такая передышка была вызвана условиями погоды: как раз надвинулись почти беспрерывные дожди и туманы.

19 июля мы опять стали дежурными на внешнем рейде.

В особенно ненастные дни странные речи приходилось слышать в кают-компании. Не обращаясь прямо ко мне, а как бы зондируя почву, то тут, то там высказывались не то мечты, не то предложения — «отрясти прах от ног своих», воспользоваться моментом, когда ни с моря, ни с берега нас не видно, отдать швартовы и сделать попытку прорваться во Владивосток: пропадем — так пропадем, но в случае удачи там, вместо снятых, нам поставят новые пушки, и там мы на что-нибудь еще пригодимся, а здесь — что мы такое? — лишний приз, обеспеченный неприятелю…

Иногда я делал вид, что не слышу, иногда же вынужден был останавливать мечтателей. Я пояснял им, что такой поступок был бы равносилен оставлению часовым его поста, что командующий эскадрой, конечно, лучше нас осведомлен о положении дел, что если он не выходит в море, то на основании каких-нибудь веских соображений, а когда наступит благоприятный момент — ему для решительного боя потребуются все наличные силы, дорога будет каждая пушка…

Мне не возражали, но я видел, я чувствовал то глубокое недоверие, с которым встречались слова «решительный бой», а заявление о ценности «каждой пушки» вызвало однажды ироническую реплику — «кроме тех, которые сняты на берег»…