Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941-1945 - Ольга Голубева-Терес

Летчица спросила: не сбились ли мы? Я уверила ее, что идем правильно. И, как бы подтверждая мои слова, впереди включился прожектор. Потом второй, третий, еще и еще… Они, как острые световые стрелы, вонзались во мрак темной ночи и подбирались к отдельным большим созвездиям, осторожно прочесывая тонкие облачные завесы. Они внезапно исчезали, чтобы мгновенно где-то вспыхнуть вновь и призраками забродить по небу. Яркие, разноцветные шарики «эрликонов» мчались в небо, разрывались снаряды зениток, ярким пламенем вспыхивали ракеты.

– Как холодно. Я озябла, – прерывающимся голосом сказала летчица. Она дрожала от холода, возбуждения.

Я понимала ее состояние и сказала, чтобы она вела машину по приборам, не глазела по сторонам. Придет время, и она научится не думать об опасности.

Мы подходим все ближе к цели. Оказалось, что облачность в этом районе была выше, чем на маршруте, но у нас не было времени набрать высоту хотя бы 800 метров. По всему было видно, что напрямую не пройдем, и я предложила Путиной попробовать зайти с моря.

Пилот изменила курс. Цель видна далеко, по вспышкам рвущихся бомб, по синим лучам прожекторов. Подбираемся, смотрим во все глаза.

Иногда там, на земле, что-то взрывалось, и тогда блекли прожекторы и взбудораженные облака светились мрачным грязновато-бордовым светом. И на миг становились видны повисшие в воздухе самолеты и рябь дымков от только что взорвавшихся зенитных снарядов.

И снова обшаривают ночь прожекторы, и снова густо сверкают звездочки разрывов зенитного огня. А на земле вспыхивают взорвавшиеся бомбы. Казалось, что воздух стонал, дрожал, и сыпь осколков врезалась в самолет. И он вздрагивал, словно от боли. Влетаем прямо в ад. Даю боевой курс. Это над Данцигом-то!

Взметнулся луч прожектора, ударил по глазам. Проскочил, остановился, стал шарить и… справа, чуть выше нас, совсем рядом, наткнулся на другой самолет. А мы его не видели! Мы могли бы столкнуться с ним над целью или попасть под его бомбы. Тотчас же склонились сюда другие лучи, взяли в пучок. И такая канонада открылась! Аня откинулась на спинку сиденья.

Я прошу летчицу ни на миг не отрываться от приборов и сохранять спокойствие и режим полета. Зенитные снаряды разрываются выше нас, фашисты еще не пристрелялись к нашей высоте. Наконец я сбрасываю бомбы. Летчица резко, со снижением разворачивается влево, стараясь поскорее уйти из зоны огня. На развороте замечаю сначала зарево пожара, а через мгновение в воздухе – красноватую полоску, будто кто-то мазнул румянами но темному бархату. Это загорелся самолет.

Когда летчик погибает так, сгорая, как комета, в воздухе, его уже никто не будет ждать. Здесь все предельно ясно – чудес не бывает. Вспыхнула и погасла чья-то жизнь. Чья – об этом узнаем на земле. Труднее, когда самолет уходит в ночь и растворяется в неизвестности. Еще долго летчиков будут ждать, оставляя место за столом, получать за них шоколад или папиросы, бережно складывать вместе с письмами на пустые койки.

– Сейчас в небе полным-полно самолетов? – спросила Путина.

– Конечно. Сотни, а может быть, и вся тысяча.

– Мы ведь чуть не столкнулись?

– «Чуть» не считается. Ведь целы.

– Можем и столкнуться. Полет еще не кончен.

Тревога Путиной вполне обоснованна. Видимость – хуже некуда. Но и панике поддаваться нельзя, иначе вероятность катастрофы возрастает. Желая успокоить ее, я насмешливо сказала:

– Боишься? Включи АНО.

Не прошло и минуты, как вдруг прожекторы прорезали небо, забили зенитки. Разрывы, казалось, сотрясли вселенную. Ослепительно сверкнув, у самого винта с громким треском разорвался снаряд: п-пах! Самолет подпрыгнул, закачался. П-пах! – второй снаряд. Черт возьми, да они прицельно бьют, эти проклятые фрицы! Вот-вот мы рухнем. Не выдержим. Я догадалась: Анна действительно включила АНО. Высунувшись из кабины, я увидела на крыльях и на хвосте яркие аэронавигационные огни.

– Выключай АНО! – закричала я, не помня себя от ярости. – Рехнулась? Жить надоело?!

П-пах! – третий снаряд. Огонь, ветер, дым, темень… Как выйти из этого ада? Секунды отпущены тебе, чтобы что-то придумать. Как всегда в острых ситуациях, дрогнул, сдвинулся с места и пошел по какому-то странному, двойному счету масштаб времени. Каждая секунда обрела волшебную способность расширяться, так много успеешь сделать за секунду в подобных положениях. Кажется, время остановилось, но нет, напротив, время подгоняет человека! Если бы всегда мог человек так ловко распоряжаться временем.

Летчица, пикируя, выскочила из огня на высоте 100 метров. Когда линия фронта осталась позади и я сообщила ей об этом, Аня удивленно спросила:

– Отчего ты злишься?

– Не понимаешь?! Да разве можно с огнями ходить над территорией врага?

– Но ведь ты сама велела включить АНО.

– Да я же пошутила!

– Ну знаешь… – Голос Анны зазвенел от обиды.

И мне стало стыдно.

– Прости. Что-то часто я шутить стала. Так часто, что и невпопад бывает.

Анна что-то пробормотала в переговорную трубку, вроде «Да ладно…», и до самого аэродрома молчала.

Возвратившись домой, мы отправились ужинать. Возле полуторки, в кузове которой стояли термосы с чаем и ящики с бутербродами, толпились вернувшиеся с задания экипажи. Девчата лениво жевали холодные котлеты, запивая чаем, и обменивались впечатлениями.

– А кто же это с зажженными АНО у фрицев разгуливал?

– Да-да, – подхватила комэск. – Кто эти идиоты?

– Эти идиоты перед вами, – спокойно сказала я. – Боялись с вами, товарищ командир, столкнуться.

– Дорогу, стало быть, уступали?

Все смеются, не отстаем и мы с Анной. Опасность ведь позади.

На аэродроме ни на минуту не смолкает гул моторов. Самолеты садятся, заправляются бензином, боеприпасами и снова уходят на бомбежку.

А погода все ухудшается. От девятичасового сидения в тесной кабине все тело разламывается. Но раз надо, снова идем.

Мы шли на высоте 200 метров. Вскоре выскочили к дороге, по которой шли автомобили. Чьи? Этот вопрос мучил меня. Навстречу нам кто-то послал ракету, включались и выключались фары. «Наши! – решила я. – Они волнуются за нас и хотят помочь нам найти путь на свой аэродром». Я с облегчением подумала, что теперь-то доберемся до дому. Пойдем не отрываясь от дороги. Но тут я заметила глухую стену сплошной, быстро наползающей густой дымки с обильным снегопадом, прочно, намертво соединявшей низко несущиеся облака с землей. С горечью подумала я, как тяжела была эта зима для меня. Все она длится и длится, и кажется, не будет ей конца.

– Штурман, какой курс? – донесся до меня тревожный голос летчицы. – Смотри, что впереди творится.

– Я все вижу, а вот тебе следует глядеть только в приборы, – отозвалась я недовольно, – не то гробанемся…