Начало инквизиции - Николай Осокин

Другое препятствие учреждению инквизиции заключаюсь в государственной власти. Нельзя было лишить светских судей их права участвовать в процессах еретиков, права, утвержденного за ними последними законами Фридриха II и практикой всех государей. Светской власти пришлось бы делиться с молодым орденом верховным правом жизни и смерти, подобно тому как епископы делились с ним своим значением и привилегиями.

Встретив такую двойственную оппозицию, всякий другой папа, менее энергичный, отказался бы от риска смелого предприятия. Но не таков был Григорий IX и его друг Пеньяфорте, люди, никогда не отступавшие от раз поставленной задачи.

Пеньяфорте употребил все свое искусство, чтобы осуществить задуманную мысль, ловко провел новый корабль через все подводные скалы и крепко поставил его на якорь. Епископам внушили, что они ничего не теряют, что они имеют право судить совместно с инквизиторами, когда того пожелают. Их утешили игрушкой права, так как хорошо знали, что при многочисленности их занятий и их склонности к почестям, а не к действительным привилегиям они сами никогда не придут в суды. Они стали поэтому тенью судей, а вся сила, знание и право остались за инквизиторами, которые со временем могли совершенно их вытеснить и действовать не только вполне самовластно, но даже, как безапелляционное учреждение, независимо от римского престола. Что касается светской власти, то одной анафемы, которая безгранично расточалась папами в то время, было бы достаточно, чтобы заставить непокорных государей привести в исполнение всякую меру римского двора. Но, не пользуясь своим историческим могуществом, папство хотело с обоюдного согласия провести новую меру.

Светским судьям предоставили также мнимое участие в трибунале. Правительство и город назначали своих заседателей и других членов в трибунал, которые постепенно лишались всякого голоса в канонических делах, им малознакомых, и которые, опасаясь невольного, но легко возможного, перемещения на скамью подсудимых, должны были подтверждать приговоры инквизиторов. Третья часть конфискованных имуществ шла в вознаграждение за такую сделку правительству.

Преодолев эти препятствия, инквизиция встретила новые. Они заключались в отсутствии средств к существованию трибуналов. Надо было платить светским судьям, содержать инквизиторов, тюрьмы, кормить пленников, с достаточной церемонией исполнять постановления инквизиции. Для этого придумывали разные источники, но, не желая нагружать народ новыми десятинами, сошлись на том, чтобы город содержал трибуналы на свой счет, а в вознаграждение пользовался долей конфискаций и штрафов. Заручившись правом на существование, скоро став вполне самостоятельной, инквизиция через четыре столетия стала грозой не только тех же епископов, но и императоров, и даже самого римского престола, который подчинила своему контролю. Она совершала безнаказанно всякие злодейства, потому что убеждение в ее силе и даже святости укоренилось в умах.

Она назвалась «Служба святого следствия». Уже первые восстания против нее окружили ее ореолом какого-то страдальчества за правду. Протест, который сопровождал ее первые, робкие шаги, происходил даже от самых ревностных католиков. Он вырывался как вопль негодования средневековой общины, которая видела, что теряет свои существенные привилегии, первой из которых было право всякой личности судиться гласным, более или менее гуманным и независимым судом. Впервые после введения христианства религия явилась для людей откровенным гнетом. Уничтожение ереси не могло искупить всего зла, какое приносил с собой этот чуждый, азиатский юридический принцип. Либеральные римские и германские формы суда успели пустить глубокие корни на Западе; вырвать их могли лишь после сопротивления и только авторитетом религии. Взрывы негодования проявились во всех странах, и нельзя не подметить в них борьбы за старое право против нового. В пример можно привести историю Роберта Бугра.

Во Франции Людовик IX принял под свое покровительство страшного доминиканца, инквизитора Роберта, прозванного позорным именем «Bougre». Его происхождение неизвестно, может быть, он действительно был из Болгарии. В 1215 году (по словам хроникера Альберика) он прибыл в Милан и был ревностным катаром и проповедником ереси. Двадцать лет жизни в Милане изменили его. Сквозь деятельность Доминика он не мог не подметить внутреннего обновления католической церкви. Он сделал Доминика своим идеалом. Мы не знаем, по искреннему ли убеждению или ради выгод он отступил от ереси, – первое вероятнее. Он вступил в общество доминиканцев. С всегдашней ревностью отступников он гнал своих прежних собратьев. Его знание ереси и красноречие приобрели ему большой авторитет между доминиканцами и сделали из него опаснейшего врага альбигойства. Ему поручили миссию во Фландрии и Северной Франции около 1236 года. Там его неистовства не знали пределов. Отличаясь от природы жестоким характером, он теперь полностью оправдал возлагаемые на него ожидания. По выражению Матвея Парижского, он был и «обвинителем и палачом». Раз он присудил к костру сто восемьдесят три еретика в одном местечке в Шампани. Когда он в жестокости своей перешел всякую меру и все чаще и чаще стал жечь невинных ни в чем католиков, то из Рима решились напомнить ему об осторожности. Но он не унимался. Те полномочия, которые он имел сами собой, увлекали сурового доминиканца. Его суд сделался судом сатрапа, руководимого какой-то бессмысленной ненавистью. Наконец папским распоряжением было велено посадить обезумевшего монаха в тюрьму, где он и закончил свою жизнь[151].

Подобные же факты случались в Италии. Во Флоренции ересь долго существовала безнаказанно. Там, по обычаю, первые два воскресенья рождественского поста архиепископ торжественно вразумлял приоров в церкви Санта-Мария-Новелла, чтобы они преследовали ересь и изгоняли еретиков, но безуспешно. Законы существовали, им присягали, но ересь, по видимости задавленная в Лангедоке, только усиливалась во всей Тоскане и Ломбардии вплоть до тридцатых годов XIII столетия. Альбигойский архиерей Филипп Патернон был задержан доминиканцами, но, отрекшись для вида, получил свободу. Вместе со своим помощником он стал действовать вновь Некоторые из его учеников страдали безумием. Так, один проповедовал с закрытыми глазами, будто во сне, он толковал, что часто бывает на небе около Божественного престола вместе со своими товарищами. Новый архиепископ Флорентийский, Ферабоски, принял более решительные меры. Он устроил инквизиционный трибунал в монастыре Санта-Мария-Новелла. Фра Руджеро де Калканьи, из купеческого семейства, был первым инквизитором. Город дал ему нотариуса и советников. В его руках дело пошло быстро – началось штрафами, кончилось казнями. Еретические проповедники бежали в Милан. Там пока не было инквизиции. Один из допросов навел флорентийскую инквизицию на целую политико-религиозную ассоциацию. Ее приверженцы были кавалеры и дамы с аристократическими именами: Барони, Пульче, Кавальканти, Убальдини… По политическим убеждениям они были гибеллины, считали себя не подлежащими судам флорентийским, имели свои собрания и за городом даже выстроили свою крепость, чтобы иметь возможность укрыться в случае преследований инквизиции.

Руджеро имел смелость схватить некоторых из них, в том числе нескольких женщин из семейства Пульче и Поппи. На допросе Пульче смело говорила, что Христос не воплощался, что Дева Мария была не женщина, а один из ангелов, что в евхаристии нет тела и крови Христовой. Между тем Барони произвел нападение на тюрьму и освободил пленников. Флоренция разделилась на две партии, за инквизицию и против нее, вооруженные дружины той и другой стороны дрались между собой на улицах. Папа просил синьоров внушить горожанам уважение к закону. На помощь Руджеро был прислан из Милана тамошний инквизитор Петр Веронский. В молодые годы он был альбигоец, а в зрелых летах отрекся от ереси и стал, подобно Роберту, фанатичным доминиканцем. В Риме возлагали на него большие надежды и поручили ему инквизицию в Милане.