Запретные удовольствия - Юкио Мисима

Погруженный в эти беспорядочные размышления, Сунсукэ, сам того не осознавая, начал думать о Юити. Он прочел немногословное красивое стихотворение из Сётэцу: «В тот самый момент, когда // толпа на берегу реки // видит подплывающую лодку, // биение сердца каждого человека в толпе // сливается в сердцебиение одного общего организма».

Сунсукэ представил то самое мгновение, когда сердца толпы, поджидающей, когда лодка приблизится к берегу, сливаются воедино и кристаллизуются, и почувствовал странный трепет.

В это воскресенье он ожидал нескольких гостей. Он пригласил их, потому что хотел показать самому себе, что это дружелюбие, неподобающее его годам, было смешано в значительной степени с презрением, а также для того, чтобы подтвердить моложавость своих эмоций. Собрание его сочинений выходило из печати в новом переработанном издании. Ученики, которые вместо него проделывали всю эту работу, приходили, чтобы посоветоваться. И что из этого следует? Чего хорошего в переиздании того, что было одной величайшей ошибкой от начала и до конца?

Сунсукэ хотел отправиться в путешествие. Он находил, что эту вереницу унылых воскресных дней выносить тяжело. Продолжительное молчание Юити сделало его почти несчастным. Он думал, что может совершить путешествие в Киото в одиночестве. Эта печаль оттого, что работа над его произведением прервана молчанием Юити, этот тяжелый вздох по незаконченности, если можно так выразиться, были тем, о чем Сунсукэ совсем позабыл со времени своего литературного ученичества более сорока лет назад. Этот вздох был возвращением к исходному пункту, к самому труднопреодолимому периоду его молодости, к самому неприятному, почти не поддающемуся оценке периоду. Это была фатальная незавершенность, идущая гораздо дальше, чем просто перерыв в работе, смехотворная незавершенность, полная унижения. Каждый раз, как протягиваешь руку, все ветки и плоды уносятся ветром выше и выше, ни один фрукт так и не попадает в рот Тантала. В этой незавершенности его жажда оставалась неутоленной. В такой вот период, в один прекрасный день – теперь более тридцати лет назад — в Сунсукэ родился художник. Болезнь незавершенности покинула его. На её место пришла угрожающая законченность. Стремление к совершенству стало его хроническим заболеванием. Это была болезнь, которая не оставляла шрамов. Это была болезнь, которая не поражала органов. Это была болезнь без бактерий, лихорадки, учащенного пульса, головной боли или судорог. Более того, это была болезнь, сравнимая разве что со смертью.

Сунсукэ знал, что ничто, кроме смерти, не излечит эту болезнь, – если только его труды не умрут еще до того, как умрет его тело. Естественная смерть созидательности нанесла ему визит. Он стал легко поддаваться переменам настроения. Он был до некоторой степени весел. Поскольку он больше не выпускал книг, его лоб покрывался артистическими морщинами. У него случались романтические приступы невралгии колена. Его желудок периодически подвергался артистическим спазмам. Затем его волосы начали изменять цвет на артистическую седину.

С тех пор как он встретился с Юити, произведение, о котором он мечтал и которое должно было стать самим совершенством, излечило болезнь перфекционализма, здоровая смерть излечила болезненную жизнь. Это должно было быть выздоровлением: от юности, от старости, от искусства, от жизни, от почтительности, от знания света, от сумасшествия. Через гниение – победы над гниением, через артистическую смерть – победы над смертью, через совершенство – победы над совершенством. Вот чего старик мечтал достичь через Юити.

В это время совершенно неожиданно странная болезнь его юности вернулась, незавершенность и полная несостоятельность настигли Сунсукэ в процессе работы.

Что это было? Он не решался дать этому имя. Ужас от того, что всему этому будет дано название, поверг его в сомнения. Действительно, разве это не было отличительным признаком любви?

Лицо Юити никогда не покидало сердце Сунсукэ ни днем ни ночью. В этой пытке он ругал его всеми бранными словами, которые только знал, он проклинал эту фальшивую молодость в своем сердце. Только тогда он чувствовал себя легко и свободно, когда осознавал, что питает явное отвращение к этому юному негодяю. Теми же самыми словами, которыми он восхвалял полное отсутствие интеллекта у Юити, он теперь высмеивал его за его недоразвитость. Неопытность Юити, его вызывающая раздражение поза сердцееда, его эгоцентризм, его невыносимый эгоизм, его выплески искренности, его капризная наивность, эти слезы, все наносное в его характере – все это Сунсукэ суммировал и пытался высмеять. Но как только осознал, что в своей юности он не имел ни одного такого порока, то погрузился в бездонную зависть.

Характер юноши с именем Юити, который он, казалось, познал, стал теперь блуждающим огоньком. Он понял, что до сих пор ничего не знает о юноше. Да, он не знает ровным счетом ничего. Начнем с того, где доказательство, что он не любит женщин? Где доказательство, что он любит мальчиков? Разве Сунсукэ присутствовал при этом более одного раза? Но тогда, в конце концов, какое это имеет значение? Разве не предполагается, что Юити не должен иметь реального существования? Если он реален, его бессмысленная переменчивость обманывала бы зрение Сунсукэ. Как может нечто столь нереальное произвести впечатление на художника?

Тем не менее Юити постепенно – прежде всего через это молчание, по крайней мере насколько оно касалось Сунсукэ, – обретал состояние, которого сам Юити так трепетно желал, другими словами, «реальное существование». Он теперь появился перед глазами Сунсукэ в форме неопределенного, ложного, однако реального прекрасного образа. В середине ночи Сунсукэ принялся размышлять: «В этом огромном городе кого сейчас обнимает Юити? Ясуко? Кёко? Госпожу Кабураги? Или какого-то безымянного мальчика?» Они никак не мог заснуть. На следующий день после таких ночей он обычно ходил в чайную «У Руди». Однако Юити там не появлялся. Не в характере Сунсукэ искать случайных встреч с Юити в заведении «У Руди». Будет особенно ужасным получить отстраненный кивок от этого одинокого юноши, который заметал свои следы.

Это воскресенье было особенно тяжело пережить. Сунсукэ смотрел через окно кабинета на заросшую увядшими клоками травы садовую лужайку. Казалось, что вот-вот пойдет снег. Цвет сухой травы стал приобретать более живой оттенок, и Сунсукэ показалось, что слабо светит солнце. Он сощурил глаза. Солнце нигде не появлялось. Он закрыл Сётэцу и отложил книгу в сторону. Чего он ищет? Солнечный свет? Снег? Он потер сморщенные ладони, словно они замерзли, и снова посмотрел вниз на лужайку. В этот момент жалкий луч солнечного света стал кровоточить на переднем плане этого унылого сада.

Сунсукэ спустился в сад.

Одинокая случайно выжившая корзиночная моль порхала по лужайке. Он наступил на неё. Усевшись в кресле в уголке сада, он снял одну гэта и посмотрел на её подошву. Там блестела чешуйчатая пыль, смешанная с инеем. Сунсукэ почувствовал облегчение.

На темной веранде появился человеческий силуэт.

– Господин, ваш шарф, ваш шарф! – громко выкрикивала старая служанка. Через руку у неё был перекинут серый шарф. Она надела садовые гэта и начала было спускаться в сад, когда услышала, что в доме звонит телефон. Эти прерывистые, резкие гудки прозвучали для Сунсукэ словно слуховая галлюцинация. Биение сердца в груди участилось. Будет ли на этот раз у телефона Юити?