Моя любимая сестра - Джессика Кнолл

С этой мыслью я проталкиваю спин-офф, в котором беременнею и переезжаю в Лос-Анджелес, чтобы следить за съемками фильма. Буду жить в доме с садом и получу нервный срыв, пытаясь установить детскую кроватку. Сюжетная линия с потешным диссонансом между рождением ребенка и отсутствием каких-либо материнских инстинктов – классический прикол. Верно? Так и представляю, как говорю это в трейлере, поднимая ребенка с надетым наизнанку и задом наперед памперсом. Джесси, наверное, захочет назвать его «Стефани и счастливый финал», и я, хихикая, скажу, что совершенно не согласна.

– Простите, вы заказывали лосося? – Передо мной ставят филе, но, пока официант не добавил еще тарелку с тушеным шпинатом, я его останавливаю.

– Мне так и не принесли холодное блюдо.

– О, – равнодушно отвечает официант.

– Простите, – подзываю бармена, и в этот раз он не улыбается мне в ответ. – Мне так и не принесли холодное блюдо.

– О нет. Правда?

– Правда.

Бармен подзывает проходящего мимо официанта.

– Натан, эта молодая леди заказывала свекольный салат. Можешь вернуться на кухню и проверить?

Кажется, всех такой расклад устраивает, и официант снова пытается поставить тарелку со шпинатом.

– Я хотела бы сначала получить салат, – твердо говорю я, – а потом рыбу.

Джентльмен справа от меня откладывает нож. В обеденной зоне прерываются разговоры, люди прислушиваются, но я без проблем могу постоять за себя, когда ясно, что меня обидели. Это умеренное неуважение, в котором я не могу найти точку опоры, раздражает.

– Конечно, конечно, – отвечает бармен, убирая тарелку и выкидывая еду в мусорку, чтобы я не сомневалась, что они не попытаются разогреть ее и снова подать мне. – Примите наши извинения.

Он на мгновение исчезает под стойкой и, появившись с бутылкой сладкого вина, доливает мне.

– А можно еще стакан льда? – бесстрашно спрашиваю я. – Этот бокал был немного теплым.

Бармен делает кое-что получше и меняет бокал.

– И снова примите наши извинения, – лебезит он.

Когда приносят счет, в нем значится лишь бокал вина. Оставляю на чай пятьдесят с чем-то долларов, с зажатым чеком в руке кладу салфетку на барную стойку и тянусь к сумочке, висящей на крючке возле колена. И только когда золотая цепочка оказывается у меня на плече и я поднимаюсь, вкладываю перевернутый подписанный чек в папку. Тороплюсь выйти из ресторана, словно только что спрятала бомбу в мусорной корзине, словно меня разорвет на части, если бармен обнаружит его до того, как я сяду в лифт к номеру.

* * *

Просыпаюсь от шума в темноте, как будто кто-то встряхивает новый мусорный пакет, и он наполняется воздухом. Лежу неподвижно, пытаясь понять, то ли мой мозг издает этот шум, то ли это горничная опустошает мусорную корзину в коридоре. Когда я в последний раз была в Фениксе, пять месяцев назад во время первого турне, после того как прошла охрану, за мной последовал мужчина.

– Мэм? Мэм?

Я отказалась реагировать на «мэм», и поэтому ему пришлось повторить это дважды.

– По-моему, это выпало из вашей сумки, – сказал он, трижды встряхнув пузырьком, как бубном. Я рассыпалась в благодарностях, объясняя, что мне нужно лучше закрывать сумку, что мой муж всегда следит за тем, чтобы я закрывала сумку. Господи, мой муж умер бы, услышав, как я говорю незнакомцу, что он прав.

Мужчина рассмеялся, его лицо засветилось, улыбка донельзя растянула кожу – таким становится лицо мужчины, когда даешь ему поверить, что без него тебе никак.

– Понимаю, моя жена не сядет в самолет без таблеток. – Он помахал на прощание. – Приятного полета.

– Спасибо, – ответила я, глядя, как он удаляется в другую сторону, и думая, как приятно, что меня сочли глупой женщиной с глупой боязнью летать.

Следующей нашей остановкой в первом турне был Нэшвилл, где я решила, что снова «забуду» закрыть сумку перед тем, как положу ее на ленту сканера в аэропорту, и сделала то же самое в Милуоки и Чикаго. Я могла просто выкинуть в мусорку рецепт, но это было бы явно преднамеренно. Последние несколько недель я все равно под контролем доктора принимала пилюли, а мои турне занимают всего десять дней в году, и тогда мне не хотелось бы чувствовать себя такой… тормознутой.

Только через десять лет я осмелилась признаться доктору, что временами что-то слышу. Не голоса, точнее, вроде как голос, но точно не речь. Это слово, иногда имя, иногда знакомый звук – встряхивание мусорного пакета или рев газонокосилки.

Перед тем как я рассказала доктору о голосе, мое давление было сто сорок на девяносто. Когда тот ответил, что слышать голоса – не симптом шизофрении или биполярного расстройства, что около 13 % взрослых в определенный момент жизни слышат голоса и что причиной может быть что угодно, начиная от тяжелой утраты и заканчивая стрессом, давление стало сто на восемьдесят. Я предрасположена к депрессии, что поделать, но мои симптомы скучные и классические и легко регулируются с помощью шестидесяти миллиграммов чего-нибудь ежедневно. Однажды я слезала с таблеток, когда вторая книга из трилогии разошлась миллионным тиражом и шоу вошло в стадию медового месяца с фанатами, и на достаточно долгий срок, чтобы понять: секс в жизни мне нравится так же сильно, как и в книгах.

Шум не повторяется, и я напоминаю себе, что сказал доктор: успех – это тоже стрессор. И пусть этот стрессор мне и приятен, это все же прожектор, освещающий то, от чего я избавилась на кушетке психолога, когда – сюрприз! – на самом деле лишь засунула все в шкаф до лучших времен. Уверенность никак не утешает. Я поворачиваюсь и ищу телефон, который заряжается на тумбочке. Сейчас 04:40, и Гвен ответила на мое письмо. Дважды читаю всю переписку.

Я: Гвен! Думаю, ты хотела отправить это своей помощнице Стеф! А не мне. Но зачем тебе моя анкета? Все в порядке?

Гвен: Извини, дорогая! Да, хотела отправить это помощнице. Как у тебя дела?

Составляю ответ.

«Я сейчас в Фениксе, но через несколько часов полечу в Лос-Анджелес! На ужин с режиссером. Сообщу тебе, как все пройдет. Оттуда в аэропорт имени Кеннеди, потом в Хитроу и в Марракеш. Безумные денечки! Как-то путано, что у твоей помощницы такое же имя! Но мне интересно, зачем тебе анкета из мемуаров? Ты же меня знаешь, теперь я волнуюсь! Все в порядке?»

Нажимаю «Отправить» и сглатываю, избавляясь от сладкого послевкусия того плохого вина. Снова слышу шум и тогда понимаю, что это не горничная возится с мусорной корзиной в коридоре и это не в моей голове, как последствие отказа от лекарств где-то над Скалистыми горами пять месяцев назад.

– Сколько времени? – стонет бармен, скидывая одеяло. Его грубая кожа царапает по дешевым шелковым простыням – вот что меня разбудило.

– Почти пять.

– Господи. Возвращайся в кровать.

Бармен поднимает руку и прикрывает глаза. Комната практически невидима, хотя мои глаза привыкли к темноте, и мне видно его пустое запястье. Прошлым вечером, прочитав записку, которую я оставила ему на чеке («Номер 19. Здесь только сегодня»), он пришел и снял свои хорошие часы – оставил их на тумбочке, перед тем как мы отправились в кровать. Так делал Винс, когда мы раньше занимались сексом.