Убийство на водах - Иван Любенко

– А где живет Лена?

– Вы тоже будете издеваться над ней?

– Нет, конечно нет, милейший. Вы только скажите!

– Она живет… на облаке, она… там… она… там… она… там… – бормотал он бессвязно.

Стильванский не выдержал и негодующе воскликнул:

– Видите, я же предупреждал вас, что это бессмысленно! Бессмысленно! Вы это понимаете?!

– Не мешайте работать! – огрызнулся полковник. – Завели граммофон! Уйдите!

– Что?! Да как вы смеете! – задыхаясь от гнева выкрикнул доктор, и у него на лбу шнурком вздулась толстая багровая вена. – Да ведь это вы… вы – безумец!

– Смотрите! Смотрите! Его надо спасать! – забеспокоился Нижегородцев.

Расширенные зрачки больного стали закатываться, лоб покрылся липким потом, лицо стало синеть. Он продолжал бормотать бессвязный набор каких-то слов, из которых слышалось только: «Лена, Леночка… Ленуся…» Несчастный задыхался. Стильванский бросился к шкафу, схватил с полки заранее заготовленный шприц и ввел содержимое в вену.

– Глюкоза, – единственное, что у меня есть, – в сердцах выговорил врач. – Принесите лед! – крикнул он надзирателям и начал делать массаж сердца.

Ардашев, Нижегородцев и полицейские напряженно вглядывались в каменное лицо, как им казалось, еще живого человека. Доктор старался изо всех сил, и вскоре ему на смену пришел Нижегородцев.

– Хватит, Николай Петрович, – Стильванский сокрушенно мотнул головой, – пульс не прощупывается. Он мертв.

Фартушин смотрел в потолок широко раскрытыми глазами. В комнате стало тихо, и было слышно, как на соседней кровле плачет и надрывается сыч.

Солнце, как жеманная барышня, пряталось под флером облаков. Откуда-то издалека прилетел бродяга-ветер и принялся уговаривать красавицу выйти прогуляться. Мило согласившись, оно выбралось наружу и согрело теплом людей, снующих взад и вперед со своими очень неотложными, как им казалось, делами.

У каменного забора полицейского дома стоял седой сутулый старик в сюртучной паре ветхозаветного покроя, котелке и с тросточкой. В этом опрятно одетом пожилом господине с трудом угадывался титулярный советник Варяжский. За те восемь дней, что Аделаида провела в камере для временно-задержанных, он сильно осунулся и заметно сдал. Чувствовалось, что последние события состарили его лет на десять. Но мало кто из его знакомых мог ожидать от исполнительного служащего казанского губернского правления той смелой юношеской запальчивости, с которой Осип Осипович ринулся защищать поруганную честь его любимой женщины. И теперь на него смотрели не столько с сожалением, сколько с искренним уважением, ведь не каждый обыватель мог отважиться на столь дерзкий и продуманный поступок.

Вскоре показались два полицейских. Не успели они закурить, как мимо них проследовала очаровательная, но отчего-то грустная дама без головного убора и с небольшим узелком в руках. Стражи порядка тут же стали перешептываться, провожая недавнюю арестантку липкими взглядами.

Подойдя к мужу, она остановилась, не зная, как себя вести. Лицо старика вдруг посветлело и озарилось теплой улыбкой. Он взял Аделаиду за руку, приложил ее холодные пальцы к изрезанной морщинами щеке и проронил:

– Ну вот, милая, все позади. Пойдем домой.

На глазах женщины заблестели слезы. Чуть шевельнув губами, она проронила:

– Прости, – и тихо расплакалась у него на плече.

– Ну что ты, перестань – все хорошо, – вымолвил он, поглаживая волосы любимой женщины, пахнущие какой-то несвежей сыростью. «Это, наверное, и есть запах неволи», – подумал про себя старик. – А я стол накрыл и «Колинет» купил.

– Мой любимый французский торт! – еще всхлипывая, но уже по-детски радостно воскликнула она.

– Представь себе, насилу отыскал.

– Ты съехал с гостиницы?

– Да. Теперь мы живем несколько дальше от центра, но зато еще ближе к природе.

– Я бы хотела, чтобы мы как можно скорее уехали в Казань, но следователь сказал, что, по крайней мере, до конца месяца я должна находиться в городе и никуда не отлучаться без разрешения.

– Подождем, ничего не поделаешь.

– Наверное, у нас совсем кончились деньги?

– Не волнуйся, третьего дня я послал телеграмму Варваре и вчера получил от нее перевод. Так что на пару недель хватит.

– Хорошая у тебя сестра, да только меня всегда недолюбливала, а теперь и вовсе возненавидит. И поделом, – снова всхлипнула Аделаида.

– То, что произошло между нами, касается только нас двоих и больше никого. Верно? А мы с тобой договорились никогда не вспоминать об этом. Хорошо?

– Спасибо, Осип.

– А как там наши приятели?

– Ардашевы очень за тебя переживают, да и Николай Петрович тоже.

– Только Ангелина небось злорадствует…

– Забудь про нее.

– Скажи, а зачем ты надел этот старый сюртук? Я была уверена, что он остался дома.

– Я положил его в свой чемодан в последний момент. Знаешь, он – счастливый.

– Ну ладно, – утирая посеревшим платочком слезы, согласилась Аделаида. – Поедем?

Варяжский окликнул извозчика, и двуконный экипаж покатил по мостовым курортного города к самой его окраине, на Чернышевскую улицу.

А кокетливое солнце бесстыдно разгуливало по небосклону в обнимку с ветреным избранником. Оно смеялось, разбрасывая вокруг себя золотистый свет, дурачилось, ослепляя прохожих, и пылало страстью к легкомысленному повесе, обжигая огненными лучами еще зеленую листву молодых, но еще не окрепших деревьев.

I

Труп Дяди Проши обнаружили не сразу. Кухарка все звала его к ужину и никак не могла достучаться. Посчитав, что он спит, она перестала беспокоиться. А когда на завтрак ситуация повторилась – решили ломать дверь, поскольку с петель она снималась только изнутри.

Беда открылась вместе с первыми выбитыми досками: Прокофий Нилович сидел в шлафроке, слегка развалясь в кожаном кресле. Голова склонилась набок, на губах запеклась кровь, а под столом, в коричневой луже, валялись куски размокшей сигары. На кофейном столике высилась початая бутылка французского шампанского с зеленым ободком на горлышке, хрустальный бокал, коробка из орехового дерева с непонятной надписью «HOYO de MONTERREY» и массивный бронзовый шандал с догоревшими до основания свечами. Ключ был повернут на два оборота и торчал в замке. Он был мертв. Тотчас послали за доктором, который жил неподалеку.

Бронислав Захарович Распадский прибыл уже через несколько минут. Полный, лысеющий мужчина с аккуратными усиками над верхней губой и модной бородкой-клинышком, слегка прихрамывающий на одну ногу, бегло осмотрел труп, почесал в раздумье левую бровь и громко объявил дворнику и кухарке, что мещанин Матушкин скончался естественной смертью. Размышляя над диагнозом – то ли язвенная болезнь, то ли чахотка, – он достал из медицинского несессера лист бумаги, чернильницу-непроливайку и перо. Плюхнувшись в соседнее кресло, Бронислав Захарович уже собирался было отписать заключение, как вдруг почувствовал, что левый штиблет угодил во что-то непонятное. Наклонившись, он обнаружил под столом целую кровавую лужу. И это открытие заставило эскулапа призадуматься. «Такое обильное кровотечение возможно только в результате механического повреждения», – здраво рассудил он.