Боюсь тебя любить - Мария Николаевна Высоцкая

– Конечно, сама, – Токман, кажется, улыбается. – Ты всегда и все сама. Я помню. Только это не шутки, Наташа.

Терпеть не могу, когда он называет меня полным именем. Всегда, когда это случается, то означает одно – он зол и недоволен.

– Ты же понимаешь, что она от тебя сбежит? – перевожу тему.

– Может быть.

– Точно сбежит. Ей с тобой сложно, Ванечка, – уменьшительно-ласкательное само слетает с губ, а Ванькин взгляд темнеет.

– Несомненно. Найми охрану. Или я приставлю к тебе человека.

– Вот уж нет! – меня подбрасывает от его непоколебимости. Ну вот почему я так не могу?

– Тогда позвоню Серёге, сама ты об этом не позаботишься, назло мне.

– Зачем ты тогда это сделал? Я не понимаю… – снова затаскиваю нас в прошлое. Для меня важно. Очень важно узнать причину.

– Так было нужно. Тогда мне это было нужно.

62

Иван.

Татка оторопело кивает.

Она, конечно, не поймет, а я не стремлюсь объяснять.

На самом деле я здесь действительно сугубо по делу. Криминальные друзья Полякова не дремлют. Азарина фигурирует в деле как свидетель. Она такая не одна, но, если начнется пожар, пламя коснется каждого.

Первые звоночки уже были, и я просто не могу допустить, чтобы ее это задело хоть как-то. Излишняя безопасность не помешает.

Конечно, я подправил все ее показания. Вылизал, можно сказать. Ничего она не знает и ни о чем не в курсе. Улик и без ее слов достаточно.

Но держать руку на пульсе привык.

Да и люди, что вели делишки с Поляковым, далеко не идиоты. Будут меня пробивать. Потому что я для них фигура неудобная. А там, где прошлое, там и Азарина.

– Адрес говори. Домой отвезу.

– Я сама.

– Охрану наймешь и хоть до китайской границы сама.

Татка нехотя называет адрес.

Всю дорогу мы молчим. Разговор не клеится, и на самом деле так даже лучше. Не уверен, что хочу сейчас хоть что-то обсуждать.

Останавливаю машину у высоких ворот.

Свобода бросает на меня очередной пытливый взгляд и шумно выдыхает.

– Зайдешь?

– Спешу.

– Точно. Тебя же ждут дома.

От ее слов хочется скривиться, но я до последнего строю рожу кирпичом.

Тата кивает каким-то своим мыслям, а у самой щеки горят. Слишком мало воздуха и звенящая тишина.

Манящий образ. Последние годы такой размытый, тот, который я хотел забыть. Выбросить из головы с полной уверенностью, что только так полегчает.

Но это обман. Легче мне сейчас, когда она сидит рядом. Стоит вытянуть руку. Дотронуться. Кипящее все эти дни желание лишь нарастает. Сам не замечаю, как обхватываю ее щеку. Прохожусь большим пальцем по губам.

Ее кроткий вздох равен выстрелу. Еще не умер, но уже критично ранен.

– Я… – Татка мешкает. Слова разбиваются о повисшую тишину. – Пойду.

– Иди, – нехотя убираю руку, приходится приложить усилие.

– Ваня, нас...

– Иди домой.

Голос становится тверже. Сейчас не время вытаскивать наружу прошлое, вспарывать нутро. После. Не сегодня.

Провожаю ее взглядом. Как настоящий маньяк. Внутри все горит. Пламя разрастается с каждым вздохом. Таткина темная макушка скрывается за стеклянными дверьми особняка, а меня попускает.

Такое недолгое успокоение, когда объект твоей мании скрылся из виду, но это лишь временная передышка.

В город возвращаюсь глубокой ночью.

Дома мертвая тишина. Снимаю пиджак и бросаю его на спинку дивана.

Зажигаю свет в ванной и мою руки.

– Что это?

Лизка появляется за моей спиной вполне ожидаемо. Я слышал ее шаги. Она крутит в руках какую-то бумажку.

– Ты был с ней? От тебя несет духами, – морщится, а в глазах встают слезы. Я вижу это в зеркальном отражении.

– С кем «с ней»? – прикрываю на мгновение глаза. Абсурд. Все это абсурд.

Лизка бросает мне под ноги бумажку, что держала в руках, только вот этот небольшой лист оказывается фоткой, на обратной стороне которой выведено четыре слова Таткиным почерком.

«Ваня, я тебя люблю»

Переворачиваю фотографию.

Я хорошо помню этот день. Мое второе присвоенное звание. Старлейские погоны и расстегнутая не по уставу рубашка. Галстук отсутствует. Мы сидим в кухне Серёгиной квартиры. Татка обнимает меня за шею, улыбается. Волосы у нее короче, чем сейчас, а улыбка искренней.

Она тогда ерзала на моих коленях и громко хохотала.

Мне кажется, я ладонями чувствую, как крепко сжимал ее талию в тот вечер.

– Когда это было?

– Давно, – убираю фотку в карман брюк.

– Что она делала у тебя на работе?

– Я же говорил. Свидетель по делу.

– Какие интересные у тебя дела.

– Иди спать, –  раздражаюсь.

– Что?

Лизка округляет глаза, а я, наверное, впервые за все это время повышаю на нее голос.

– Ты слышала. Сейчас разговор приведет нас только к скандалу. Отдышись и приди в себя. Утром поговорим.

– Утром? Не буду я с тобой ни о чем разговаривать. Понял?! Ты лжец, ты с ней там, а я…

– Ты можешь думать все что хочешь. Переубеждать я не собираюсь.

На этом, считаю, разговор закончен. Забираю пиджак и выхожу из квартиры. Очень долго петляю по ночному городу, а когда утром возвращаюсь в квартиру, застаю Лизку спящей на диване. Вокруг валяются вещи. Открытый чемодан. Какие-то рваные бумажки.

Видимо, хотела уехать. Но до двери так и не дошла.

– Ты вернулся? – открывает глаза, чуть вытягивая шею. – Я переживала… всю ночь тебя…

– Что это? – киваю на чемодан.

– Я съезжаю, Ваня.

– Куда едешь?

– К подруге. Я не хочу тебя с ней делить. И не буду.

– Неожиданно, – умозаключение, конечно, так себе.

– Тебе нет до меня дела. Тебе ни до кого нет дела, Токман. И никогда не было, – поджимает губы, застегивая молнию на чемодане. – Хотя, знаешь, на работе я познакомилась с классным парнем. Я разозлилась на тебя, и мы… мы поцеловались. Мне было так перед тобой стыдно, а теперь…

– Я любезно помогу тебе с чемоданом.

– Это все, что ты скажешь? У меня практически появился другой! Ты совсем не ревнуешь?

– Собирай вещи.

Возможно, я должен был что-то исправить. Сбавить обороты, но делать мне этого не хочется. И дело не в Лизе, дело во мне. Мне плевать. Меня абсолютно не задевают ее слова, да и выходки