Собственные записки. 1835–1848 - Николай Муравьев-Карсский

Государь выехал из Николаева в Одессу в 5-м часу пополудни, и вслед за ним и я выехал и прибыл в Севастополь 7-го числа ввечеру.

14 сентября, Севастополь

9-го числа мы ожидали прибытия государя. В ночи на 10-е пришел пароход из Одессы, на коем были Адлерберг и Орлов. Я вскоре узнал, что смотр двум батальонам Подольского полка в Одессе также был неудачен, и через несколько времени получил письменное сведение от генерала Ширмана с подробностями сего обстоятельства. Государь был недоволен церемониальным маршем обоих батальонов и с угрозами сказал Ширману, что он его осрамит перед целой армией, отказав ему от дивизии. Между прочим, он тут же на площади приказал Ширману для образования войск снимать пример со вновь формированных дунайских казаков, коих команда тут находилась. Государь сердился за то, что из уборных двух часовых один был ниже ростом другого, за то, что один из часовых (присланный из Образцового полка) заторопевши отдал честь, тогда как уже поданы были свечи. По первому случаю Ширман объяснил, что часовой малого росту попался от того, что другого отпустили за нуждой. Во все время пребывания государя в Одессе он был очень сердит и несколько раз жаловался на войска.

10-го числа в полдень пароход «Северная Звезда»[72], на коем находились государь, государыня и наследник, бросил якорь в Севастополе подле Графской пристани. Все приготовления к приезду государя были сделаны по возможности; но здесь не было ни того простора, ни той роскоши, как в Вознесенске. Все экипажи для двора и верховые лошади были даны от войск. Морские же власти, хотя и местные, но, по-видимому, воздержались от принятия в сем деле участия. С 8 часов утра все уже дожидались государя. Много было приезжих придворных, и все толпились около пристани. Рота почетного караула Брестского полка с утра стояла в готовности против дворца, находящегося в некотором расстоянии от пристани. Другая рота почетного караула поставлена была у квартиры приготовленной для эрцгерцога Иоанна, против самой пристани.

По правилам гарнизонной службы место мое было на правом фланге царского караула; но государь с выходом на берег должен был, по всему правдоподобию, подойти к первым встретившимся ему войскам караула эрцгерцога Иоанна, где мне также надо было встретить его величество, а потому я избрал себе место на последних ступенях самой пристани, где и полагал встретить государя.

Вскоре съехал на берег адъютант князя Меншикова, капитан-лейтенант Васильев, который, суетливо бегая взад и вперед по берегу, сказал мимоходом стоявшему подле меня коменданту барону Розену: «Не угодно ли вашему превосходительству ехать на пароход государя?» – не удостоив его даже взгляда. Комендант отправился. Ко мне не было ни слова. Я спросил Васильева, скоро ли государь съедет на берег. «Не знаю-с», – было ответом. Оскорбление сие было для меня чувствительно и как мне тут более ничего не оставалось делать, то я взбежал на лестницу назад и стал у караула эрцгерцога. Народ, столпившийся в сем месте, раздался, и мне казалось видеть в глазах каждого свои заключения.

Вскоре пришло известие, что государь останется обедать на пароходе, а почетным караулам велено было скинуть ранцы. Люди стояли одетыми, и мы все с ними с 8 часов утра по 4-й час пополудни; но я уже не сходил к берегу, а оставался у караула эрцгерцога.

В 4-м часу императорская фамилия съехала на берег, и государь, увидев меня, не подошел к караулу, а проехал мимо к своему караулу, где я его нагнал тогда, когда он прошел уже до половины роты. По осмотру всей роты он обернулся ко мне, принял рапорт и похвалил караул, но прибавил: «Все-таки у них что-то в стойке есть». Потом он позвал меня к себе в комнату, приказал представить караул эрцгерцогу и возвратиться к нему. Он опять похвалил свой караул, заметил ошибку, сделанную в командных словах капитана, жаловался на одесский смотр, упомянул об отданной ему чести при свечах, о неравенстве роста часовых, говорил о генерале Унгебауре, как о человеке, прежде больше способном к службе, но ныне ослабшем, что можно видеть, взглянувши на него.

– Но я, – продолжал он, – перевел его на службу в Московский корпус, где его поразбудят.

Видно было неудовольствие государя, но речь его была умеренна и выговорена со спокойствием. Он отдал приказание для смотра на другой день и с улыбкой спросил:

– Хорош ли будет?

Я сперва замолчал, не решаясь произнести мнение свое в пользу войск, дабы не повредить им; но когда он повторил свой вопрос, то я отвечал, что мы надеемся представиться порядочно его величеству. Во время разговора сего он жаловался на незнание нашей гарнизонной службы и на ошибки, происходившие на прежних смотрах, на неправильную стойку, замеченную им в войсках, и т. п. Я сослался на усиленные работы, коими занимались здесь, и от которых у нас оставалось очень мало времени для обучения людей. Он спрашивал, подмазывал ли я войска к приезду его; но я отвечал, что не мог сего сделать.

Приказание мною было отдано, и 11-го числа было выведено к 10 часам в строй 28 батальонов и 32 орудия. Государь приехал в назначенный час и приказал мне отдать рапорт эрцгерцогу, который с ним ехал. Его величество объехал все три линии и с сердцем заметил мне, что в одном батальоне Белостоцкого полка знаменщик держал знамя обеими руками перед собою, что барабанщики были построены в две шеренги, тогда как их надо строить в три, когда их больше девяти. Других замечаний не было. Войска имели очень хороший вид. Знаменщик подхватил знамя другой рукой, вероятно, оттого, что тогда дул сильный ветер, который рвал у него знамя с плеча; сказанное же правило о барабанщиках, сколько помнится, в уставе относится только к построению караулов. Из сего начала можно было предвидеть, что конец не будет хорош. Начался церемониальный марш, все происходило в порядке и тишине, без всякой суеты прошли по дивизионно и сомкнутыми полковыми колоннами. Я с удовольствием видел успехи, сделанные войсками со времени отъезда моего в Вознесенск: люди были бодрые с духом, равнялись хорошо, ошибок не было ни в построениях, ни в массах; но были некоторые небольшие недостатки, которые везде случаются, а еще более в войске, которое все лето занимается почти бессменно работами. Белостоцкий полк прошел даже отлично; но не суждено было нам понравиться. Государь стал сердиться уже с появлением первого полка, говоря, что шаг короток, и показывал рукой знак, дабы подвигались быстрее; но шаг был законной меры и длины, и нельзя было под шум музыки и барабанов вдруг переменить в целом полку размер шага, а если бы и удалось сие сделать в иных частях, то мог от того последовать беспорядок. В одном из полков свалилась с солдата каска и осталась на самом месте прохождения. Я радовался, видя сие: ибо беда небольшая была, что каска свалилась, а инструмент сей свидетельствовал перед государем, что мы его носим тогда, как сего не делается во всей армии; но государь, заметивши на другом солдате, что черенок лопатки отвалился от плеча, сказал мне с гневом: