Следы на песке - Джудит Леннокс

— Сначала я осмотрю пациентов человеческой породы.

В считанные минуты он разделался и с распухшим пальцем, и с угрями. Потом, накрыв кушетку в кабинете газетами, позвал Фейт с собакой. Порезы оказались длинными и глубокими. Гай промыл их обеззараживающим раствором и начал накладывать швы. Через некоторое время он спросил:

— А почему Рафлес?[39]На нем же нет ошейника с кличкой.

— Надо же его как-то называть. Какой он тощий, просто ужас, правда, Гай? Наверное, потерялся. Мне кажется, я могла бы оставить его у себя.

Гай подумал, что Рафлес не только ужасно тощий, но еще и жутко вонючий. Его шерсть кишела блохами. Кабинет после него придется дезинфицировать.

— Он не такой уж юный, — добавила Фейт. — Смотри, уши у него почти седые.

— В спальне наверху остались какие-то старые вещи Элеоноры, — сказал Гай. — Можешь переодеться. А я пока тут все закончу.

Фейт посмотрела на свое испачканное кровью платье.

— В автобусе все пересаживались от меня подальше.

Она поднялась на второй этаж. Гай наложил последние швы и пошел к раковине вымыть руки. Вернувшись к кушетке, он обратил внимание, что Рафлес лежит слишком уж неподвижно. Гай приложил стетоскоп к тому месту, где у собак должно быть сердце, но ничего не услышал.

— Бедняга. Наверное, не перенес шока, — пробормотал Гай. Он обернул пса старой простыней и пошел наверх искать Фейт.

Дверь в спальню, которую он некогда делил с Элеонорой, была приоткрыта. Гай увидел в щель мягкое, покатое плечо, нежный изгиб шеи. И быстро отпрянул. Он кашлянул и постучал в дверь.

— Фейт? Мне можно войти?

Она повернулась к нему, улыбаясь, и застегнула последнюю пуговку на блузке кремового цвета.

— Элеонора носит такие красивые вещи, правда, Гай? Я не стала брать самые лучшие — и ты, пожалуйста, скажи ей, что я все постираю и выглажу…

Она смолкла на полуслове. Наверное, заметила выражение его лица. Гай подошел и сказал ей про собаку. Он понимал, что она огорчится, но не был готов к безутешным рыданиям, которыми она разразилась. Он едва не сказал: «Но ведь это всего лишь старая больная дворняга», — но удержался. Он понимал, что она плачет не из-за пса, которого пыталась спасти, а из-за всего, что ей пришлось пережить за последний год. Гай гладил ее по голове, похлопывал по спине и вдруг осознал, что в нем просыпается новое чувство. Желание, причем такой неистовой силы, что он сам поразился. Он хотел ее здесь, сейчас, на кровати, которую когда-то делил с женой. Ему хотелось сорвать с нее блузку, взятую из вещей Элеоноры, чтобы вновь обнажить перламутровую кожу, которую он мельком увидел сквозь полуотворенную дверь.

Он даже не поцеловал ее. Когда-то он целовал ее — по-дружески, — но у него хватило ума не делать этого сейчас. Дружба. Какое вялое, извиняющееся слово для того чувства, которое он питал к Фейт в течение многих недель или месяцев, а быть может и лет. С ослепительной ясностью он увидел масштаб своего самообмана и отпустил ее — чуть ли не оттолкнул. Спотыкаясь, он вышел из комнаты и спустился по лестнице в сад. Достал из сарая лопату и нашел тенистый уголок для могилы. Тяжелый физический труд был для него сейчас благом. Копая спекшуюся землю, он мысленно возвращался в прошлое. Сначала Фейт была совсем дитя, что-то вроде сводной младшей сестры, часть семьи, к которой он никогда по-настоящему не принадлежал. Потом она превратилась в подругу, спутницу. Она умела его рассмешить, умела заставить его увидеть обычные вещи в необычном свете. Затем, за один год, она стала взрослой. Когда он в последний раз приезжал в Ла-Руйи, она уже не казалась ребенком, а превратилась в молодую женщину. Гай вспомнил, как они лежали с ней на песке на берегу моря в Руайяне. Вспомнил ее голубое платье и приятную тяжесть ее головы на своей груди. Как дымок его сигареты таял, уносясь в темное небо, как он намотал на палец локон соломенных волос Фейт. Что если он любил ее тогда, но был слишком слеп, чтобы это понять?

Он вспомнил также, какая ярость охватила его, когда он увидел ее на улице с Руфусом. Ярость, рожденная ревностью. Сексуальной ревностью. Гая затошнило от своей недогадливости, но еще хуже было внезапное болезненное осознание того, какие последствия будет иметь его прозрение. Неужели он в последние несколько лет шел по ложному пути? Что ему делать теперь, когда он знает, как сильно любит Фейт?

Через некоторое время Фейт тоже пришла в сад. Она сделала из двух деревяшек крест на могилу пса и очень старательно вывела на табличке имя: «Рафлес». Глаза у нее были красные и припухшие, лицо покрыто пятнами. Блузка Элеоноры была ей велика. Другим, подумал Гай, она показалась бы смешной и неинтересной, точно так же, как показалась бы нелепой церемония погребения старого блохастого пса. Но для Гая Фейт была прекрасна. И так было всегда.

Когда он опустил собаку в могилу, Фейт подняла на него взгляд и проговорила:

— Он сейчас гоняет кроликов в раю, правда, Гай?

Гай кивнул и отступил на шаг, не в силах вымолвить ни слова. Некоторое время он смотрел на Фейт и завидовал завитку волос, ласкающему ее щеку, божьей коровке, ползущей вверх по ее руке. Потом сказал:

— Шла бы ты в дом. Там у меня в нижнем ящике бюро есть бутылка виски.

Он не хотел, чтобы она прочла правду в его глазах. Ему необходимо было побыть одному, необходимо было подумать.

Гай засыпал могилу. Было жарко: ему пришлось засучить рукава и развязать галстук. Казалось, дорога, по которой он не без труда продвигался последние годы, разветвилась на два непересекающихся пути. У него не укладывалось в голове, как он может любить Фейт, оставаясь мужем Элеоноры. Он всегда гордился своей честностью. Он был неискушен в обмане. Гай осознал, какой выбор ему предстоит сделать, и ужаснулся. И он видел лишь один способ определиться с этим выбором.

Вернувшись домой, Элеонора застала Гая на кухне: он сидел за столом и разбирал свои записи. Было жарко и душно, в оконные стекла бились мухи.

— Поезд опоздал, — сказала Элеонора, снимая шляпку и перчатки. — И всю дорогу от Крю мне пришлось стоять. — Коснувшись губами щеки мужа, она заметила, что он бледен и у него усталый вид. — Тяжелый день?

— Да. — Гай закрыл колпачком авторучку. — Элеонора, присядь, пожалуйста. Давай поговорим.

— Мне некогда сидеть, Гай. Надо приготовить начинку для пирога и еще разобраться со счетами — Бетти Стюарт все напутала. Ты говори, а я буду слушать и заниматься делами, хорошо?

— Прошу тебя, Элеонора.

Она увидела, что перед ним стоит нетронутая чашка уже остывшего, покрывшегося тусклой пленкой чая. Гай налил еще одну чашку, поставил на стол и выдвинул стул. Элеонора села.

— Что случилось, Гай? Ты заставляешь меня нервничать. Что-то с отцом?