Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2 - Борис Носик

В начале 20-х годов многие в русском эмигрантском Париже знали талантливую Эрну Дэм и ее мужа Марка Вольфсона – у них бывали в гостях Бунин, Зайцев, Ремизов, Ходасевич, Билибин, Фондаминский… 17 июля 1943 года супругов забрали во время облавы, увезли в лагерь Дранси, а оттуда в Освенцим.

Счастливее сложилась судьба работавшей для Севра красивой Александры Щекатихиной-Потоцкой. До революции она училась у Рериха и Билибина, а когда овдовела, то уехала в 1923 году по приглашению Билибина в Египет и стала там его женой. Переехав с новой семьей в Париж в 1925-м, она расписывала фарфор для Севрской мануфактуры, участвовала в выставках, а в 1936 году вернулась с мужем в Ленинград, где работала на Государственном фарфоровом заводе, избежала лагеря (в отличие от возвращенца Шухаева), дожила до пенсии и умерла в 1967 году.

В Севре работал и Серафим Судьбинин, еще в 1906 году бывший учеником Родена. Позднее он посещал мастерскую Делашёналя при Севрской мануфактуре, и несколько его работ было куплено Музеем керамики в Севре.

Менее удачно сложились отношения Севрской мануфактуры со знаменитым мастером пореволюционного агитфарфора Сергеем Чехониным. В 1928 году он приехал в Париж для подготовки выставки советского фарфора, там и остался. Однако наладить постоянное сотрудничество с Севром он не сумел, а вдобавок в 1930 году умер его покровитель и поклонник ювелир А. Маршак. Сам Чехонин умер в Германии от инфаркта в начале 1936 года.

Что до города Севра, то в нем – повсеместно (даже в старинной, XII–XIII веков, церкви) – можно наткнуться на роспись по фарфору. Недаром же во всем мире знают: ах, Севр? Это где фарфор…

В конце XIX века парижанам известно было, что «чистый воздух» – в Севре, и оттого, озабоченный слабым здоровьем своей второй жены, Илья Ильич Мечников (несмотря на все связанные с этим трудности и неудобства, которые создавала удаленность его нового жилья от лаборатории Института Пастера, где он трудился) переехал из Парижа в Севр. Вот как описывал и эти его трудности, и самую севрскую жизнь замечательного русского ученого его друг-социолог Максим Ковалевский:

«В Севре Мечников вставал в 5 часов утра, писал статьи и книги, потом отправлялся на поезде в Париж, шел пешком со станции в Институт. А по вечерам Мечников с женой читали вместе беллетристику на русском и французском языках до десяти часов вечера…»

Севр и в первой половине XX века еще оставался симпатичным дачным городком. Здесь была дача поэта и критика Михаила Осиповича Цетлина, писавшего под псевдонимом Амари. У него на даче бывали в гостях многие знаменитые русские изгнанники. У дочери Цетлина Ангелины, которая умерла совсем недавно, хранилась старая дачная фотография: Керенский и Милюков мирно отдыхают в Севре на даче у Цетлина. Ближе к войне на даче появились новые беженцы, из Германии: теперь бежали от Гитлера, как раньше от Ленина и Дзержинского…

Перед войной возник в Севре и русский платный Дом отдыха имени протоиерея отца Георгия Спасского. Упоминая об освящении им в 1938 году православного храма при этом Доме отдыха, созданном почитателями отца Георгия, митрополит Евлогий рассказывает в своих мемуарах почти «достоевскую историю» об этом непогребенном протоиерее:

«Дело построения этого храма имеет свою историю, связанную с тем, что тело почившего о. протоиерея до сих пор остается непреданным земле. Четыре года оно стояло в нижней церкви нашего Александро-Невского храма. Пылкия, истерическия поклонницы почившаго создали культ его имени. Собирались у гроба, украшали его цветами, некоторые у гроба даже исповедывались и т. д. Создавалась нездоровая атмосфера кликушества. Я несколько раз требовал погребения тела; мне обещали, но потом обещания не выполняли; выведенный из терпения, я настоял, чтобы оно было исполнено. Тогда поклонницы перевезли гроб в усыпальницу при одном протестантском храме в Париже. Бедный о. протоиерей! Каким мытарствам подвергли его тело неразумныя поклонницы…»

Король-строитель Жак-Анж Габриэль • Мадам де Помпадур • Наш Великий, наш нищий Версаль

Почти всякий из моих друзей-иностранцев, приезжающих поглядеть Париж и Францию, помнит, что в программе у него обязательный Версаль, великая столица королей, столица французского абсолютизма, его символ… Иногда, не успев охватить всю свою обширную парижскую программу, друзья меня спрашивают в последние, полубезумные дни визита: «А что, можно без Версаля? Все-таки за город ехать…» Я испытываю в этих случаях затруднение. С одной стороны, как же так – без Версаля? С другой – я помню, что многие, вернувшись после поездки в Версаль, говорят почти разочарованно: «Ну да, конечно… Хотя вот в Царском Селе… Или вот в Петергофе… А то вот еще в Потсдаме… Или в Виланове… Да и в Венгрии…» Короче, Версаль несколько разочаровывает, особенно тех, кто видел его имитации в разных странах (прежде всего – под Петербургом). Смущает ощущение уже виденного («déjà vu»). Конечно же, после Версаля загородные и даже иные столичные дворцы строили в разных странах «под Версаль», «а-ля Версаль», ибо Версаль был образцом царственной роскоши. Да и содержатся местные Версали, надо сказать, лучше, чем испоганенный революцией французский, нескончаемо реставрируемый. Похоже на то, как иные любители искусств, насмотревшись на роскошные репродукции какого-нибудь де Кирико, разочарованно вздыхают перед оригиналом… Впрочем, есть и такие, что, вглядевшись в скромный оригинал, находят в нем не замеченные на репродукции красоты, новую прелесть. То же и с Версалем, великим музеем французского искусства и всяческой истории – политической, экономической, дипломатической, религиозной, любовной. Ну да, любовной, ибо Версаль – это не только заповедник архитектуры, но и свидетель иных нравов, хотя и странных, а все же наложивших отпечаток на последующую жизнь Франции. И еще Версаль – это летопись женских характеров. Есть люди, которые всем Версалям предпочитают романный, есть поклонники Версаля мадам дю Барри, или маркизы де Помпадур, или Марии-Антуанетты. Одни во время визита вспоминают забавы и слезы бедняжки Марии-Антуанетты, другие говорят: «Вот здесь король бросил платочек этой безродной Жанне Пуассон-д’Этиоль, которая стала маркизой де Помпадур…»

В Версале есть о чем вспомнить, хотя он сравнительно молод (по сравнению с каким-нибудь замком Блуа): настоящая история его уходит лишь в глубь каких-нибудь двух-трех веков. В начале XVII века здесь была крошечная деревушка, где жили лесорубы да стоял старенький замок. Людовик XIII купил здесь землю, а Филибер ле Руа построил здесь для него в 1624 году не слишком внушительный замок из камня и кирпичей (Сен-Симон назвал его «карточным домиком»). Король, бывший, как все Бурбоны, фанатиком охоты, заглядывал в него иногда, сушил у огня промокшие во время охоты сапоги, жарил на огне яичницу и заедал ее луком. Впрочем, в ноябре 1630 года замку этому суждено было войти в историю: король принял здесь Ришелье и назначил его полномочным министром. Чуть позже король приказал разрушить старый замок, а во времена Регентства места эти пришли в забвение: Анна Австрийская и Мазарини предпочитали Пале-Руаяль, Сен-Жермен, а позднее и Венсен. Однако наследник не забывал это прибежище, и о своем желании обустроить его и отстроить заново он заявил сразу после смерти Мазарини – в 1661 году.