Кошки говорят "мяу" - Феликс Сарнов

Воображение может лишить человека желания чего-то добиваться в реальной жизни, лишить стремления карабкаться к какой-то реальной цели, потому что оно может дать ему эту цель сразу — в другой, в воображаемой реальности. За каким хреном лезть из кожи и, рискуя головой и жопой, пытаться трахнуть какую-нибудь мисс Европу, если ты можешь спокойно трахнуть свою собственную жену, представив себе, что это — мисс Европа?

Получается как бы два мира — один реальный, а другой…

Только кто знает, какой из этих двух — реальный?..

Обычно я паршиво сплю в каких-то новых, непривычных местах, но первую ночь у Рыжей я продрых, как младенец, почти без всяких снов. Лишь под утро я как-то мельком увидел кусочек своего старого детского сна, снившегося мне лет в десять, после виденного на том самом пустыре, где потом выстроили (на моих глазах) еще одну «гримерскую» девятиэтажку. Только теперь, взрослый, я не смотрел на бесконечный темно-красный песок откуда-то со стороны, а присутствовал, был там, в натуре — тащился по сухому, какому-то слишком сухому, песку и искал… своего Кота.

Я знал, что он где-то здесь, может быть, вон за той громадной песчаной глыбой, может, за следующей — Господи, я же не дойду до следующей, я устал, я еле тащусь — и я злился на него за то, что он затащил меня сюда, злился и проклинал его, но… Я боялся, что он может поранить себе лапу о какую-нибудь колючку — ведь в пустынях растут колючки — и хотя никаких колючек в этой пустыне не было, и вообще это была не пустыня, а… не знаю, что — просто мой старый сон, я знал, что это сон — я все равно должен был его найти, потому что…

Что-то давило на меня среди этого песка, что-то… Нет, не пугало, это был не страх, это было что-то… Большое. Такое большое, что не могло пугать, не могло грозить, вообще не могло заметить ни меня, ни Кота, но могло просто слизнуть нас с ним и все эти громадные «валуны» из песка, и весь этот проклятый песок… Ну, где же эта дрянь, я же должен найти его, он ведь может поранить себе лапу, и я тоже могу оступиться и полететь куда-то, и у меня уже почти нет сил тащиться по этому дурацкому сну, и если я не найду его, мы никогда не выберемся отсюда, потому что это он затащил мня сюда и только он знает дорогу обратно… И задыхаясь от усталости и от неожиданно накатившей на меня злобы, я задрал голову вверх, чтобы выплеснуть злость в ругани и проклятьях, чтобы завыть на этот дурацкий

(обруч?.. Диск?… Тарелку?..)

красный круг, висящий наверху, чтобы завыть на него, и может быть, своим воем заставить Кота, наконец, показаться мне, прибежать ко мне, и… Круг раскололся на тысячи вспыхнувших рубиновыми искрами осколков, раскололся вдребезги, и я зажмурил глаза, а когда чуть приоткрыл…

Рыжая открыла жалюзи, и в глаза мне било яркое утреннее солнце.

— Подъем, граф, — сказала она. — Завтрак на столе.

Я отлично выспался — всю ночь проспал, что называется, без задних ног, обнимая теплое, ровно дышащее женское тело, которое ничуть не мешало мне (странно, я давно уже люблю спать один), наоборот, давало уют и навевало тепло в странном, покалывающем холодке всей этой квартиры — но из-за этого дурацкого сна под утро (сколько, там, длится сон? Какие-то доли секунды…) чувствовал себя каким-то разбитым. Словно усталость из сна, приснившуюся усталость, как-то ухитрился забрать с собой — в явь.

Впрочем, от душа с гидромассажем (живут, блядь, люди!) и аккумуляторной зубной щетки с массажной насадкой усталость почти прошла. А после омлета Рыжей и первой сигареты (первая сигарета, если удержался и не закурил до завтрака, это — куда круче первого в жизни оргазма… вот он где, возраст, сказывается, грустно, девушки…) — прошла совсем.

— Мне через часик надо кое-куда съездить… Ну, дела разные, — сказала Рыжая, возясь с посудомойкой. — У тебя какие планы?

— Грандиозные, — пробормотал я, тщетно пытаясь пустить колечко дыма. — До дому добраться…

— До дому? — нахмурилась Рыжая. — Ах, да, кошку же надо накормить…

— Не кошку, а Кота, — наставительно сказал я. — И не только накормить, а явиться с повинной…

— А ты ведь не шутишь, — вдруг задумчиво пробормотала она. — Прикрываешься шутками, а на самом деле, так оно и есть.

— Ну, есть, — с неохотой буркнул я и прикрыл глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом.

Я не люблю говорить о своих отношениях с Котом. И не потому, что это, дескать, такая интимная сфера — чушь. Это просто бессмысленно. Тому, у кого у самого живет маленький Зверь, не нужно ничего объяснять, а для тех, кто знает и гладит лишь чужих кошек, это все равно будет непонятно. Как мог объяснить похмельный студент кирявшему вместе с ним прапорщику, что такое головная боль? В ответ — честное и искреннее недоумение: «Болит? Кость?.. Кость болеть не может»…

Вдруг на мое колено легла ее ладонь, как… Что за черт… Как мягкая кошачья лапка… Я раскрыл глаза.

— Я понимаю, — сказала Рыжая, присевшая передо мной на корточки.

В вырезе ее халатика мне были видны, как на ладошке, ее груди и трогательная ложбинка между ними — такая знакомая и притягивающая… Но я, быть может, впервые за все наше знакомство, не обратил на нее никакого внимания. Я кожей, сквозь джинсы, на которых лежала ее ладонь, почувствовал, что она понимает.

И мне это не понравилось.

Мне не нужно, чтобы меня так понимали!.. Не надо лезть ко мне так близко! Мне этого не надо!...

Рыжая выпрямилась, и отойдя к посудомойке, сказала:

— Съезди, — она нажала на кнопку и посудомоечная машина мягко заурчала. — И привези его сюда.

— Я… — я как-то слегка растерялся. — Ты… хочешь, чтобы я… Чтобы мы тут всю неделю жили?

— Мое дело — предложить, — пожала она плечами, — если у тебя другие планы… — это уже была нормальная Рыжая, и заворочавшееся было во мне беспокойство улеглось. Она не притворялась равнодушной, не притворялась, что очень хочет моего присутствия, она вообще никогда не притворялась, а просто излагала все так, как есть. Предлагала, дескать: «Поиграем?» Не больше и не меньше. Что ж, честь — большая, особенного для «седого чубчика» (у самой — тоже серые ниточки в гриве), но…

— Честь большая, но… не слишком ли много тебе мужиков-то — Кот мой, да я?…

— Нормально, — сказала она. — Все равно ты без него будешь дергаться… Да, и захвати его консервы. Или купи по дороге.

— Ну, как я его привезу? Он на руках на улице сидеть не будет. И ни в какой сумке — его не удержишь… Он вообще не любит…

— Не бери в голову, — бросила она через плечо, вышла из кухни в холл и пошла в сторону спальни. Там щелкнула какая-то дверка… А-а, наверно это дверь в кладовку, возле спальни… Что-то мягко брякнулось на пол, раздалось приглушенное «твою мать…», какая-то возня и…