Повседневная жизнь армии Александра Македонского - Поль Фор

Около Суккана в царстве Самб (Синдомана на санскрите) или немного южнее, около Сехвана в Синде, или еще ближе к устью Инда (где точно — никто не знает) войска Александра осадили Гармателию, последний город брахманов. После стычки нескольких пехотинцев с тремя тысячами жителей-фанатиков выяснилось, что даже легкораненые или просто оцарапанные быстро погибали в конвульсиях; похоже, вражеское оружие было смазано ядом какой-то змеи. Также становится известно противоядие: примочка или отвар из местного растения, название которого не сохранилось. Легковерная толпа воинов приписывала исцеление будущего царя Египта Птолемея Провидению, вещим снам, магии. Отныне в стране факиров и брахманов при взятии городов верили не в здравый смысл, технику и научный расчет, а в чудеса и сверхъестественное. И чудесным образом «варвары», видя, что их первые надежды — отравить непобедимого царя! — не оправдались, в самом начале осады передали врагу свои жизни и город. Клитарх, в кратком пересказе Квинта Курция (IX, 8, 7), пишет, что в этой стране крестьяне верили в пришествие войска богов и в то, что невозможно сосчитать корабли, на которых они приплыли. И в порядке исключения, поскольку капитуляция была безоговорочной, никого здесь не продали в рабство и не убили: хватило шестисот убитых и тысячи пленников в результате самой первой стычки. Возможно, те, кто, подобно царю-визионеру, избежал отравленных стрел, не имели ни малейшего желания искушать судьбу.

Таковы, в общем и целом, те пятнадцать осад, о которых сохранили память ветераны и рассказчики. В них было достаточно чудес. Даже придерживаясь строгих рамок правдоподобия, невозможно не сомневаться в местах, датах, последовательности событий, цифрах, чувствах и даже намерениях. «Вульгата», написанная по следам «слухов» (logoi), является переработкой, сделанной последующими поколениями. И потому наблюдается сильное расхождение в датах, когда речь идет об осадах и взятии городов. Можно ли в таком случае получить хоть какое-нибудь общее представление о полиоркетике той эпохи? Самое большее, на что можно рассчитывать, — это впечатление, которое состоит в том, что по мере продвижения вглубь Азии захватчики испытывали всё большее удивление. Они удивлялись величию и богатству городов Азии, мощи их механизмов и машин, находчивости и уверенности осажденных, непоколебимой вере индусов, несоразмерности используемых средств. Их удивление достигло такой степени, что они уже не понимали, кому и чему приписывать свои победы, а во время последних осад просто отдавались на волю случая. В конце 326 года уже не было энергичных диспозиций начала Азиатского похода. Не стоит также забывать, сколько личных, возвышенных, чуть ли не рекламных подвигов совершалось во время многочисленных осад. На поле битвы рукопашная схватка была анонимной, столь же непонятной, сколь и беспорядочной. Зато тот, кто первым преодолевал перекидной мост, ухватывался за край стены, выскакивал из подкопа или проникал в бастион, выставлял себя на всеобщее обозрение. Он мог получить награду, премию, осадный венок — или обойтись без них. Однако он выглядел сродни победителю Киклопа в эпосе Гомера: он больше не был «Никем», отныне он обретал имя. Для воинов взятие города не было вопросом стратегии, тактики или военной истории, но находилось на уровне эпического повествования. Читая произведения наших предшественников, начинаешь понимать, что осада одного Тира имела такое же, если не большее значение, как четыре крупных сражения, решивших судьбу империи Наполеона.

Возможно, существует некий обычай, позволяющий предположить, почему полиоркетика приобрела такую важность в глазах греческих и македонских воинов, не говоря, разумеется, о ее относительной новизне. Это обычай грабежей. После того как город берут или он сдается, власть переходит в другие руки, государство меняет правителя, жители и их имущество становятся добычей победителя. Победитель волен их убить, пощадить или раздать их кому пожелает. Но македонский обычай, унаследованный от более далекого прошлого военных сообществ Европы, владевших оружием из металла, требовал, чтобы царь-победитель делил полученную у врага добычу между своими товарищами по оружию. С этой целью они и избирали его полководцем, выкрикивая его на собрании. Решения македонского царя едва ли напоминали суд Соломона, Миноса или карфагенских суффетов. Он воздавал каждому по подвигам, храбрости, военным заслугам, areta. И он был тем больше царем, чем больше давал, даже если сам он сражался не слишком хорошо. В Азии, подчиненной персам, земля принадлежала царю, с нее и с людей царю причиталась подать. Когда глава македонян был признан царем Азии, он поостерегся что-либо менять в обычаях великолепного управления Ахеменидов. Царская земля осталась царской. Лишь несколько наделов он раздал своим друзьям и гетайрам, которых назначил сатрапами или военными наместниками. Необходимо было обеспечить им если не честную, то хотя бы достойную жизнь. Но когда речь шла о покоренных городах, покоренных «по праву меча»? Существовало три решения: обязать платить сдавшиеся без боя города пропорциональную их значимости контрибуцию продовольствием, оружием и деньгами; в случае сопротивления конфисковывать всё имущество и людей в пользу государственной казны; позволить солдатам грабить город, приказав сложить добычу в кучу, и разделить ее между победителями.

Когда всё население, сопротивлявшееся нападавшим или следовавшее плохим советам, продавалось в рабство, как случилось с Тиром (5 тысяч рабов) и с последними городками в долине Инда (нам сообщают о 80 тысячах рабов!), то людей выводили из города и подобно толпам, изображенным на ассирийских и египетских барельефах, вели вслед за колоннами армии-победительницы. Шли мужчины со связанными руками, женщин и детей с их пожитками везли в повозках — до того момента, пока в очередном городе им не встречались торговцы, покупавшие и продававшие человеческий скот. Иногда командование, не слишком благосклонно смотревшее на то, что войско обременено столь ценным и громоздким грузом, отправляло бесполезные рты на рынки под присмотром небольшого эскорта хорошо вооруженных воинов. Вырученные деньги поступали в армейскую кассу и шли как на выплату жалованья, так и на закупку продовольствия. Все действия такого рода, кажущиеся нам отвратительными, проделывались как нечто само собой разумевшееся, поскольку никаких жалоб на них до нас не дошло. Не желая оправдывать воинов Александра, отметим, что наш собственный век с его шпионскими обменами, похищениями, выкупами заложников, депортациями и геноцидом нисколько не лучше.

Но когда командование, ожесточенное сопротивлением какого-нибудь города и желая угодить измученному войску, разрешало грабеж, agein kai pherein, «хватать и тащить» по-гречески, местные жители и их имущество становились собственностью воинов. На практике всё захваченное сносилось в одно место в городе или в самом лагере, после чего индивидуальное перераспределение награбленного проводил совет командиров, единственных уполномоченных отличать заслуги и права на награду или наказания. Их решение обжалованию не подлежало. В спорных случаях прибегали к жребию, то есть к воле богов. И горе тому, как мы уже видели в первой главе, кто попытается совратить чужого раба, мужчину или женщину, или украсть чужую драгоценность, полученную по жребию! Владельцы всегда имели право обмениваться со своими товарищами по битве, делать подарки, продавать свою добычу торговцам, например, чтобы заплатить долги, и даже, в конце концов, просто бросить или уничтожить обременяющую вещь. Такое случалось неоднократно, а при вторжении в Индию и уходе из страны произошло знаменательное сожжение добычи. Нужда диктовала закон. Подобные легальные грабежи, разрешенные, чтобы терроризировать противника, или обещанные войску в качестве стимула, вероятно, давали повод для еще более безобразных сцен, чем те, которые мы уже вспоминали в случае захвата коллективной собственности. Вспомним грабителей за их делом на поле битвы при Гранике и Иссе. Прежде чем войти в Арбелу, они договорились не отдавать будущую добычу в царскую казну. Посмотрим на них в Персеполе в апреле 330 года: «Сюда варвары свезли богатства со всей Персии, золото и серебро лежали грудами, одежд было великое множество, утварь была предназначена не только для употребления, но и для роскоши. Поэтому вооруженные столкновения происходили и между самими победителями: кто захватил более ценную добычу, считался врагом, и так как они не могли унести всего, вещи брались какие подороже. Царские одежды они разрывали на части, мечами разбивали дорогие художественные сосуды, ничего не оставляли нетронутым, не уносили в целости: тащили отломанные от статуй части, кто что ухватил. Не только алчность проявлялась в городе, но и жестокость: отягощенные золотом и серебром победители уничтожали дешевые человеческие тела, умерщвляли всех попадавшихся навстречу, между тем как прежде их стоимость заставила бы проявить к ним жалость. Многие из неприятелей своими руками подготовляли себе добровольную смерть: одевшись в дорогие одежды, с женами и детьми бросались со стен. Некоторые подкладывали под свои дома огонь, предполагая, что это будет делать в скором времени и враг, и заживо сгорали со своим имуществом. Наконец царь отдал приказ воинам воздерживаться от насилия над женщинами и не срывать с них одежду. Кое-кто называет такие размеры захваченной здесь добычи, что она кажется невероятной» (Квинт Курций, V, 6, 3–8). То же описание у Диодора (XVII, 70), который ограничивается добавлением простой детали: «Некоторые, не помня себя в гневе, отрубали руки тем, кто хватался за вещи, бывшие предметом спора». Рассказы Юстина, Плутарха, Арриана гораздо более сжатые. Они лишь упоминают пожар во дворце Персеполя, который царь, его друзья и их придворные оставили себе для грабежа, а потом подожгли. Но довольно вандализма и дикости.