Ваша жизнь больше не прекрасна - Николай Крыщук

И тут за моей спиной раздался страшный голос отставного полковника:

— Всем стоять! Ария Ивана Сусанина из оперы «Жизнь за царя».

— Что он собирается делать?

— Петь, — ответил Фафик. — Еще не акклиматизировался. Скоро вот и вас послушаем.

Я увидел, как улыбка подкатывает к Фафику откуда-то из горла, и понял, что им овладевает приступ словоохотливости, из-за чего я не имел возможности выяснить смысл последней фразы.

— Знаменитый бас Мариинки, вы наверняка слышали фамилию: Дабдуев. Неудача в личной жизни. Страдал позвоночным атавизмом, то есть время от времени у него на копчике вырастал небольшой хвостик. Да и шут бы с ним, хотя неудобно конечно, но хирургии по силам. Раз в несколько лет ложился тайно от жены на операцию и снова блистал как ни в чем не бывало. Но однажды — гастроли, то да се, короче, запустил, и жена в интимную минуту обнаружила это излишество. А он в эйфории был или растерялся, ну и объяснил крестьянскими словами: так и так, хвост время от времени растет. Пошутил еще: у гениев это бывает. И что бы ему скромно не объясниться на медицинском языке — черта бы лысого она поняла, еще и пожалела бы.

А тут — сразу развод. За хвост, мол, она замуж не выходила и вообще ей лишнего не надо. Так пострадал старик, так пострадал. Не за сам этот, собственно, никчемный хвостик, а за гордыню.

Все тело Фафика колебалось от внутреннего хохота, при этом он продолжал нагло изображать трогательное сочувствие. В то же время взгляд (хочется сказать, взгляды) пристально следили за галеркой.

Полковник, между тем, уже тянул арию, несмотря на разгулянное усердие слушателей, которое не мог обороть даже этот экстаз странного искусства.

— Вы наверняка мне поможете, — сказал я, словно не слыша историю про копчик, и добавив в голос малинового баритона. — Нет ли у вас тут такой конторы, вроде ЗАГСа, что ли, где можно было бы получить необходимое свидетельство?

— Какая проблема? Да в любом окне, — Фафик даже не ответил, а выстрелил этими словами мгновенно, как ковбои в американских вестернах. Это было похоже на эффектный, но слишком уж легкомысленный трюк.

— Ну, так уж и в любом? А если мне нужен необычный документ? Например, свидетельство о собственной смерти.

Я старался делать вид, что шучу, работаю на абсурд. Но Фафик не обратил на это никакого внимания и ответил почти так же быстро. На этот раз в его голосе была деловитость профессионала, чуть-чуть мрачного и утомленного, у которого взволнованный трепет просителя и его заискивающий юмор давно не вызывают ответного сострадания:

— Это самое простое.

Почему-то сразу стало ясно, что на этот раз он сказал правду.

Легкость труднодоступного всегда вызывает досаду. Но я не обманывал себя, во мне была не досада. Это, вероятно, похоже на внезапный нокдаун, когда голова кружится и ты видишь кулак, мчащийся на тебя в сладострастном предчувствии нокаута. В гуманной драке его иногда заменяет фраза: «Еще раз повторить, или сам поймешь?»

Я понял, и в этот же миг мне расхотелось получать свидетельство о смерти. Мой врожденный (или воспитанный) бюрократизм вдруг сдулся, потеряв подпитку пафосом. Более того, сейчас этот пафос казался мне ребяческой, студенческой выдумкой, в которой столько лет упорствовал зараженный кружковой мистикой жизнелюб. Я жалел себя, но еще больше злился как человек, сам себя загнавший в угол и поэтому потерявший возможность просить помощи у других.

Свое состояние мне вряд ли удалось скрыть. Я потряс головой из стороны в сторону и провел по лицу рукой, пытаясь вернуть лицу прежнее добродушие и улыбку.

— Тогда уж просьба совсем для вас пустяковая, — губы шевелились сами, не надеясь, видно, на мое самообладание. — Дело в том, что я ищу академика Антипова.

При этих словах Фафик стал выше, щеки по-бульдожьи обвисли, глаза покрылись молочной пленкой и потеряли фокус, хотя и до этого трудно было сказать, смотрел ли он точно на меня или я пребывал на периферии. Мне, по мнительности, казалось, что он все время смотрит на мой нагрудный карман, в котором лежала дискета. Сейчас загорелая сеточка морщин придавала лицу шоумена вид сухощавого бронзового полководца.

— Это не наша сфера, — промолвил наконец он с партийной артикуляцией. — Я хочу сказать, что в нашей сфере академик не бывает.

— Стало быть, вы его знаете? — не скрыл я радость, оттого что поймал его на обмолвке. — Если в вашей сфере не бывает, значит, посещает другие. Логично? Уж подскажите мне какой-нибудь ход.

Что-то мне говорило, что и эта суровая метаморфоза Фафика не последняя и что при благоприятном течении разговора он сменит эту маску на иную, более привычную и комфортную. Значение свое надо, конечно, поддерживать, но оно отнимает слишком много сил. Да и кто оценит эти старания?

Из всех притворств у каждого человека есть любимое, в котором он чувствует себя почти натурально, так что уже во имя назначенного лицедейства приходится скрывать от посторонних, что именно в этой роли он ничего не исполняет, а просто живет. Фафик, мне кажется, любил свою номинальную работу больше, чем тайное служение, но кое-кто мог ведь усмотреть в этом предательство идеалов.

— Трудно поверить, чтобы с вашими связями вы не смогли бы показать мне какую-нибудь ниточку. Но сначала… — я снова тряхнул головой, на этот раз как вынырнувший из волшебной бочки молодец, которому теперь сам черт не брат, не сват и даже не кум, — отменяю мораторий. Хочу попробовать ваш коктейль.

Губы на все еще суровом лице злодея и притворщика дрогнули в едва заметной улыбке:

— «Слеза гладиатора»?

— Именно! Наверху давно забыли, что такое вдохновение, — сказал я, краснея от собственной лести.

Я вовсе не был уверен, что все это проняло Фафика. Просто каждый из нас добросовестно исполнял свою партию. Выигрышем распорядится судьба, наше дело, чтобы в музыке не пропадала гармония.

Проход в следующую сферу был через кухню. Фафик приказал, сославшись на него (фамилия его как бы в насмешку над моей проницательностью была Майоров), искать встречи с неким Пиндоровским, биографом главного сенатора:

— Понравиться ему трудно, но уж если сумеете, он знает всё и всех. Выведет, хоть на Господа Бога, с наилучшими притом рекомендациями.

Явиться к Самому, да еще с лестными рекомендациями… Перехлест в масштабах меня не смущал.

Про кухню с котлами кипящей смолы Тараблин соврал. Я двигался по коридорам мимо кладовок, холодильных шкафов и поварских и в клеточках кремового кафеля то и дело ловил свою глуповатую улыбку. Никаких признаков зловещего присутствия — разноголосый бой крышек, мирный газ, клубы съестного пара.

На одном из разделочных столов мне встретился настоящий фазан, которого можно было узнать по остатку оперения на хвосте. Во всем остальном он ничем не отличался от перекормленной курицы или цесарки. Этот экземпляр был отловлен явно не для клиентов трактира, и моя шутка имела шанс задним числом получить материальное подтверждение (пробовать фазана мне до сих пор не приходилось). Правда, не скрою, во мне что-то дрогнуло при виде этой анонимной императорской тушки, но я быстро зажал струну.